Судит Бог, как мы судили.

Радостью кипят бокалы,

И в крови вина златой

Пьют смиренье каннибалы,

А отчаянье – покой.

Братья, встаньте! Драгоценный

Обходить нас кубок стал;

Пусть же к небу брызжет пена!

Духу доброму бокал!

Хор.

Тот, кому греметь хвалами

Целый мир не преставал,

Духу доброму бокал

Там высоко над звездами!

Твердость горю и страданьям,

Помощь бедному во всем,

Вечность данным обещаньям,

Правда – с другом и врагом.

Мужество пред троном надо!

Братья, пусть погибнуть нам,

Но достоинству – награда,

Наказанье злым делам!

Хор.

В круг священный все стеснитесь,

Этой влагой золотой

И хранить союз святой

Всемогущим поклянитесь!

(Перевод К. Аксакова.)

Окончив 9-ю симфонию, автор некоторое время был в прекрасном настроении; даже стал заниматься своей внешностью, накупил туалетных принадлежностей, заказал новый костюм портному Линду, на многократные требования которого относительно расплаты писал:

Любезный Линд! Я приду к вам в среду, самое позднее около 4 часов пополудни, и все улажу.

Преданный вам Бетховен.

Его встречали тогда, – рассказывает Шиндлер, – на улицах Вены, пред лучшими магазинами, с лорнеткой на черной ленточке, беседующим с приятелями и знакомыми; потоки острот, которых не слышали со времени обеда с Вебером, полились вновь в феврале 1824 года… Приготовления к концерту, в котором предстояло впервые исполнить 9 симфонию и мессу, были весьма продолжительны и сложны. Композитор, посоветовавшись с приятелями о выборе помещения наиболее обширного, соответствующего составу исполнителей и дающего наибольший сбор, остановился на театре An der Wien. Директор театра этого, граф Пальфи, выразил полную готовность исполнить все его требования и назначил плату за помещение и персонал исполнителей – 1200 фл.; несмотря на значительный расход по расписыванию партий, можно было все же получить немалую прибыль, ввиду возможности повышения цен. Но вдруг, совершенно неожиданно для всех окружающих, композитору вздумалось заменить дирижера Зейфрида и скрипача Клемана (или Клемента), состоявших при театре, Умлауфом и Шупанцигом; граф Пальфи заметил на это, что подобная замена известного скрипача, для которого Бетховен написал концерт ор. 61, может его оскорбить. Пререкания вызвали раздражение композитора, подозревавшего всюду вражду и интриги; время протекало, лучшее время для концерта, начало весны, минуло, дирекция не уступала, а потому пришлось обратиться к другому театру, Кернтнертор, где имелись лучшие музыкальные силы, где во главе труппы стояли граф Барбайа и балетмейстер Дюпор; к ним-то поспешил брат Иоганн, чтобы выработать договор и выхлопотать более выгодные условия, с какой целью вздумал пригрозить влиянием брата среди венской аристократии, чем оказал ему медвежью услугу: возмущенная бестактными речами Иоганна дирекция отказала в театре; пришлось обратиться к лицам, заведующим залами в университете и в правительственных учреждениях, хотя помещения эти были невелики и плохи в акустическом отношении, да и вызывали осложнения в вопросе о хоре и оркестре, состоявших при театрах. Хотели было 8 апреля обратиться к оберкамергеру графу Траутмансдорфу и просить о дворцовом зале, где во времена конгресса Бетховен не раз услаждал слух венской знати, но, вспомнив о тесной связи помещения и персонала исполнителей, вновь обратились к Дюпору; на Шиндлера было возложено поручение склонить дирекцию Кернтнертор театра к принятию условий Бетховена: участие Шупанцига, плата 400 фл. за зал с персоналом и повышение цен на места; увы, дирекция приняла только первое условие, потребовала 1000 фл. с сохранением за собой абонированных мест и отказала в повышении цен. Опять Бетховен задумывается над дворцовым залом и затем опять обращается к балетмейстеру Дюпору, далекому от способности постичь значение 9-й симфонии или Misse solemnis и утверждающему, что достаточно двух репетиций для исполнения этих гигантских и чрезвычайно сложных композиций.

– Дюпор – мошенник, – пишет в тетради Бернард.

Тем не менее композитор, после ряда колебании, посылает Шиндлера лично переговорить с ним, на что Шиндлер отвечает там же:

– Иду к Д.; черт его побери, если не добьюсь теперь толку…

Вскоре после него сам Бетховен принужден отправиться к Дюпору; полный сознания своего величия, балетмейстер не спешит принять «чудака-музыканта», последний ждет некоторое время в прихожей и затем, с громкой бранью, уходит домой.

Такие осложнения огорчали друзей Бетховена, принимавших деятельное участие в организации концерта, и вызывали всевозможные хитрости, чтобы успокоить капризного артиста, по возможности ограничить его требования и скорее наладить дело; но нелегко было обмануть того, кто ко всем относился с подозрением; после одной из затей приятелей он пишет им:

Каролина Унгер

К графу Морицу Лихновскому.

Я презираю всякое притворство. Не посещайте меня больше. Концерта не будет.

Бетховен.

К господину Шупанцигу.

Пусть он не посещает меня больше. Я не даю концерта.

Бетховен.

Не посещайте меня, пока не позову вас. Нет концерта.

Бетховен.

крышкой рояля, не раз служившей Бетховену почтовым ящиком; целый день никто не решался показаться на глаза «его величеству», как друзья называли композитора, но спустя дня два он успокоился и принял все условия Дюпора, чему способствовал ряд обстоятельств: наступало лето, мертвый сезон для музыкантов, переписка партий была окончена и требовала расплаты с копиистами; переписка с издателями сулила надежды на выгодную продажу рукописей; кн. Голицын просил написать для него струнные квартеты и предлагал авансом некоторую сумму, сообщая о первом исполнении мессы в Петербурге 26 марта 1824 года:

«Невозможно описать впечатление, которое произвела она на слушателей; могу сказать без преувеличения, что никогда не слышал такой божественной музыки, не исключая даже произведений Моцарта, красоты которых никогда не вызывают подобного настроения. Гармонические сочетания в Benedictus и его трогательная мелодия уносят слушателя на небеса. Одним словом: произведение это – целый клад. Гений ваш опередил века и едва ли среди слушателей можно найти одного, достаточно подготовленного, чтобы вполне постичь красоты вашего творения. Но потомство будет вас славить и благословлять память вашу более, чем то способны сделать современники… Простите, что докучаю своими письмами, – это искренняя дань одного из ваших самых ревностных поклонников».

Восстановив дружбу с Шиндлером, композитор, ободренный сообщениями из России, вновь забрасывает его записками, поручениями, видимо, лишь ему доверяя, вновь прося его быть скрытным, чтобы избежать вмешательства «мозгляка» (брата). Обычным местом свидания приятелей служит в то время ресторан «Золотая груша»; там маэстро сообщает Шиндлеру кислую, т. е. неприятную, новость о требованиях Дюпора, там признается ему в преданности от cis до fa, т. е. в полном объеме (клавиатуры), там