– Мамочка, ты должна мне ответить. Обязательно. Это очень важно.

– Если я отвечу, ты вернешься в постель?

– Да. Так ты знала его?

– Да.

– Много лет назад?

– Да, много лет назад.

– Мистер Бакстер – мой настоящий отец?

– Шарлотта!

– Да или нет? Я слышала, как отец говорил, что я не его дочка. В кабинете. И еще я слышала, как он назвал меня… ублюдком. Это было еще до Африки и до ямы. Я не знала, что́ значит «ублюдок», и спросила у Мэри. Она меня отругала и назвала это слово нехорошим. Тогда я спросила одного мальчишку на корабле, и он мне рассказал. Я рада, что лорд Литтон не был моим отцом. Я тоже не чувствовала себя его дочкой. Так мистер Бакстер – мой отец? В смысле, настоящий? Мамочка, ты должна мне ответить.

– Да, Шарлотта. Он твой отец.

– Ты когда-то его любила?

– Ты задаешь мне очень взрослые вопросы.

– А мне пришлось все это время быть очень взрослой.

– Согласна, – кивнула Индия. – Ты права. Да, я любила его. Очень.

– И сейчас любишь?

– Да.

– Он хороший человек?

– Хороший.

– Тогда почему ты загрустила?

– Шарлотта, почему тебе приспичило это знать?

– Мама, отвечай! Почему ты загрустила?

– Я загрустила не из-за него. Наоборот, он дарил мне много счастья. Мне грустно, что я не могу быть вместе с ним.

– А мистер Финнеган – брат мистера Бакстера? Я слышала, он так говорил в доме леди Уилтон.

– Да, брат.

– И он же приходится братом миссис Бристоу. Значит, он мой дядя, а миссис Бристоу – моя тетя. Тогда получается, Кейти, Чарли, Питер и маленькая Роуз – мои двоюродные братья и сестры.

– Все так.

Шарлотта помолчала, переваривая услышанное.

– По-моему, они очень приятные люди, и они мне очень нравятся.

– Согласна с тобой. Они мне тоже очень нравятся.

Шарлотта посмотрела на полосы лунного света, льющегося из окон, и задумчиво наморщила лоб.

– Я должна тебе кое-что отдать. Это от мистера Бакстера. Я долго думала, отдавать или нет. Теперь решила отдать.

Шарлотта полезла в карман халата и достала конверт.

Индия едва не вскрикнула.

– Шарлотта, и давно у тебя этот конверт?

– Мистер Бакстер дал его мне, когда уезжал из дома леди Уилтон.

– Шарлотта! Я же тогда тебя спрашивала, оставил ли он хотя бы записку. Ты говорила, нет. Значит, врала?

– Ну… немножечко.

– Теперь отвечай: почему сразу не отдала мне его письмо?

– Думала, тебе станет еще грустнее. – Шарлотта поцеловала мать в щеку. – Спокойной ночи, мамочка. Надеюсь, письмо тебя развеселит.

– И ты даже не хочешь узнать, о чем он пишет?

– Утром расскажешь. Я жутко устала. Ужасно трудно быть взрослой.

Шарлотта ушла. Индия вскрыла конверт. Там лежал листок бумаги. Она сразу узнала почерк Сида. Кроме письма, в конверте оказалась согнутая пополам фотография с пожелтевшими краями. Индия развернула снимок. У нее перехватило дыхание. Эту фотографию она когда-то подарила Сиду. Снимок участка, доставшегося ей по завещанию Уиша. Пойнт-Рейес, место на побережье Калифорнии. Снимок потрескался и немного выцвел, но не потерял своей красоты. Дрожащими руками Индия развернула письмо.

Моя дорогая Индия!

Когда ты будешь это читать, я буду уже далеко. За многие мили от тебя. Если я останусь, полиция обязательно до меня доберется. Хуже, если меня видели выезжающим из поместья леди Уилтон. В таком случае весь Найроби будет знать об этом. Кикуйю – невероятные сплетники, и их «кустовой телеграф» работает гораздо быстрее обычного. Ты даже не представляешь, с какой скоростью разлетаются такие новости.

Я очень хотел остаться с тобой. Хотел увидеть, как ты поправляешься, набираешься сил. Хотел по-настоящему узнать прекрасное и храброе создание – нашу дочь. Но боюсь, если я сейчас не уеду, то навсегда потеряю шанс свидеться с вами.

Я нарочно всем сказал, что отправлюсь на восток. На самом деле мой путь лежит на запад. Если повезет, доберусь до Габона, до Порт-Жантиля, где надеюсь найти корабль. Денег у меня немного. Скорее всего, придется подрабатывать, соглашаясь на любую работу. Поэтому мне понадобится около года, чтобы добраться туда, куда я хочу попасть. Путешествие не будет легким и безболезненным, но я обязательно его совершу. Больше чем что-либо в этом и ином мире я хочу снова увидеть тебя и Шарлотту. Я хочу жить рядом с вами, любить вас обеих и этим восполнить все печальные, жестокие, безнадежные годы, проведенные без вас.

Индия, благодаря тебе я узнал, что такое любовь и вера. Ты заставила меня поверить в это. Я верю и всегда буду верить.

Поверь и ты в меня. Поверь в нас. В нас троих.

Встречай меня там, где небо смыкается с морем.

Жди меня там, где начинается мир.

Хуан Рамос, начальник станции Пойнт-Рейес, взглянул на ручные часы. 17:12. Те, кого он высматривал, могли появиться в любую секунду. Он вытянул шею, чтобы лучше видеть Меса-роуд. Улицы, где днем кипела жизнь, опустели. Тогда там было не протолкнуться от фермерских телег и фургонов, нагруженных бидонами с молоком и бочками со сливочным маслом. Рядом стояли телеги рыбаков, привезших ящики с семгой, форелью, устрицами и крабами. Все это изобилие предназначалось к отправке в Сан-Франциско. Но и фермеры, и рыбаки давно разъехались по домам.

Когда минутная стрелка передвинулась на одно деление, Хуан заметил их. Врач-англичанка и ее дочь сидели в рессорной двуколке. Как всегда, спины обеих были безупречно прямыми.

Хуан Рамос знал эту женщину. Впрочем, ее знали все местные жители. На Меса-роуд она открыла больницу, где никому не отказывала в помощи. У кого водились деньги, платили ей за прием. Те, у кого их не было, расплачивались маслом и сыром, рыбой, тортильями, яйцами и огненным перечным соусом.

Англичанка приехала сюда год назад, оказавшись владелицей обширного участка плодородной земли, выходящего к морю в районе Лимантур-Бич. Участок находился в семи милях от города. Туда вела извилистая дорога, пролегавшая по пересеченной местности. Первоначально участок принадлежал другому англичанину – предпринимателю, купившему его в девятисотом году. Тогда же поползли слухи, что там построят роскошный курорт, куда будут приезжать богачи из Сан-Франциско. Поговаривали о новом здании станции и даже о строительстве ветки до курорта, а также о том, что жизнь городка неузнаваемо изменится. Кому-то ведь надо обслуживать состоятельную публику. Однако дальше разговоров дело не пошло.