доложено будет, все-о… Болтаться тебе на веревке, забубенная голова… или вообще – башку с плеч долой! Ничо-о, ничо…

Так думал дядько Кузьма, поспешая по узкой тропинке обратно на свою усадебку. Как ни странно, рубаху ночные тати не взяли, да и самого не тронули – пнули токмо под зад, чтоб скорее бежал, да смеялись обидно. И Сенька – гад!!! – тоже вместе с татями сими смеялся. Это над собственным-то господином! Да в старые-то времена за такое… шкуру спустить, засечь насмерть! Жаль, посейчас не то стало. Попробуй-ко слугу зря забидь – сразу в княжий суд жаловаться. Обнаглели совсем, шпыни. Ничо… тут-то иное, тут-то холопья морда Сенька не токмо господина своего оскорбил, но и в татьбу подался! А за татьбу – по всей строгости законов ответит… Ха! А ежели не вернется, так, выходит, он еще и беглый! Угу…

Трех молодых девок-рабынь Коростынь купил у одного билярского купца за хорошую цену, уплатив сразу за всех всего двести золотых монет, по нынешним временам – дешевле некуда. Меньше сорока дукатов вышло, при цене в полсотни золотых за красивую молодую девку – именно столько давали и в Италии, и в Москве, и в Орде, правда, в последнее время послы казака княжеского людьми торговали тайно. Но торговали, чего уж – раз уж был спрос, было и предложение, и желающему приобрести в собственность умелого раба или рабыню-наложницу особых трудов это не стоило, однако потом могли возникнуть проблемы, спросить княжьи люди – воеводы да волостели, да судейские – могли запросто: откуда, мол, девка? Где взял? Но это в городах могли – а в деревнях, селеньях дальних, что по лесам, по долам… В глуши-то никто ничего не спрашивал… разве только медведь!

Ухмыльнулся Коростынь, про медведя подумав. Он и сам был чем-то не медведя похож – такой же кряжистый, сильный, да и лицо, честно сказать, словно медвежья морда. Не красавец, чего уж: глазки маленькие, скулы широкие, борода, правда, густая, да промеж кудрей – плешь. Ну и еще давненько, в юности, заразу какую-то в царьградских борделях подцепил – от того по весне да летом коростой все шеки шли. Потому и прозвали – Коростынь.

– Вот еще дукат, вот еще… Все, любезнейший. В расчете?

– В расчете, уважаемый господин! – толстый, в засаленном длинном халате, купец пригладил крашенную хной бороду и улыбнулся. – Еще мальчики есть – возьмете? Совсем дешево отдам.

– Мальчики? – задумчиво почесав затылок, покупатель махнул рукой. – Да, пожалуй, нет, в следующий раз как-нибудь.

– В следующий так в следующий, – заулыбался татарин. – Только предупреждаю, будет дороже, такие уж настают времена. Ваш князь людьми торговать не велит, а наша ханша Айгиль ему в рот смотрит. Ох-ох-ох, еще немного, и пойдем по миру милостыню словом Пророка собирать!

Простившись с работорговцем, Коростынь и следующие за ним девушки в сопровождении вооруженных слуг прошагали по палубе приземистого купеческого судна и спустились в пришвартованную к его левому борту вместительную лодку с дощатыми нашивными бортами.

Связанных девушек, словно овец, швырнули на дно…

– Отваливаем!

По приказу Коростыня взялись за весла шестеро дюжих парней с заткнутыми за пояса ножами…

– К мысу гребите!

Уткнувшись носом в песчаный берег, лодка дернулась, замерла. Коростынь выбрался первым, за ним – часть парней, затем гребцы вытолкнули рабынь, босых, оборванных и грязных, опасливо жавшихся друг к дружке. Стенать невольницы не смели, тем более что-то там спрашивать иль промеж собой говорить – справедливо опасались плетей.

– За мной идите, – Коростынь обернулся к девам, прищурился. Одна – светленькая – приглянулась ему больше других…

Может, себе оставить? Да нет, нет. Попользовать, да – для дела. Иначе… иначе доложат хозяину… тут есть, кому доложить. Ла-адно, сладить дело – будут и деньги, и девки.

Обреченно понурив головы, невольницы потащились следом за углубившимся в лес старшим, за ними молча шли парни – с кинжалами, с ножами, у кого и саадак за плечом – с добрым луком да стрелами. Побежишь – живо на стрелу нарвешься.

Смешанный лес постепенно становился все гуще, угрюмей, темнее – под осинами, под кронами елей росли папоротники и можжевельник, кое-где виднелись следы диких зверей, где-то кричала кукушка, а по вершинам деревьев весело прыгали белки.

Вот впереди показался заросший колючими кустами овраг – урочище, а за ним деревья неожиданно расступались, открывая взору небольшую полянку с покосившейся изгородью и старой, с соломенной крышей, избой, сквозь волоковые оконца которой вился, медленно уходя в небо, сизый дымок.

Странно, но ведущая в избу дверь была заперта на засов, да еще – как видно, для верности – привалена большим мшистым валуном. Словно кого-то там, внутри, держали, чтоб не убежал.

Пока хмурые молодцы загоняли рабынь в приземистый, расположенный сразу за избою амбарец, Коростынь, подойдя к двери, стукнул:

– Эй, Митря, Кондей! Живы еще?

– Да покуда живы!

Донесшийся из избы, словно из ямы, глухой, с надрывом, голос прервался утробным кашлем и харканьем.

– Ничо, парни! – успокоительно промолвил старшой. – Мы за вас помолилися. Посейчас еды вам дадим, вина зелена… да дев красных – ужо порадуетесь!

В избе кашлянули:

– Да уж – с вином да девками и помирать веселей! Спасибо те, Коростынь, коли не обманываешь.

– Да что мне вас обманывать-то? Сами сейчас все и попробуете… вот-вот робяты еду сготовят и…

Махнув рукой, Коростынь помочился на угол дома и, запростав порты, подошел к амбару. Вошел, оглядев дев, хмыкнул, одну – светленькую, что приглянулась – схватив за руку, потащил с собой на гумно… Честно купленная рабыня – вот ведь тварь! – неожиданно принялась вырываться, даже попыталась расцарапать старшому щеки. Пришлось съездить ей по мордасам, от души съездить, так, что нос в кровь разбить. А уж потом…

Подхватив девчонку, старшой бросил ее на старую солому, одним рывком сорвал жалкую одежонку, удар под дых, и, спустив порты, принялся насиловать, рыча, словно дикий зверь. Невольница закрыла глаза и, казалось, уже не дышала…

– Померла, что ль, щучина? – подтянув порты, Коростынь отвесил деве звонкую оплеуху, несчастная дернулась, застонала. – Ага, жива… Одевайся да за мной иди живо. Хотя… можешь и не одеваться… к чему уж… Ну? Что застыла, тварь?! Еще восхотела пинка получить?!

Пинков невольница явно не хотела, живенько накинула рубище, даже по пути пыталась утереть на лице кровь, да только еще больше размазала. У избы старшого и его только что использованную рабыню уже дожидались: дюжие молодцы и две связанные по рукам бедолаги невольницы.

– Управятся они с тремя-то? – засомневался кто-то из парней.

Коростынь глумливо осклабился: