слезились. Да и лицо выглядело каким-то осунувшимся, словно после недавнего жара.

– Этот вот – отвар, по три раза в день, лучше после еды, внутрь принимати, – отрок выложил на стол принесенные лекарства. – Это – настой. Его натощак надо. Тоже по три раза…

Обсказал, замялся, да не удержался, спросил:

– Лихоманка-то била тебя, господине?

– Ой, отроче, била! Не дай бог кому. А посейчас вроде и ничего – отпустило.

– А в паху, под мышками – не болело ли, не вздувалось? Скажем, дней пять-шесть назад тому?

– Так и было, – с удивленьем отозвался купец. – Именно дней пять назад. Вздулось, нарвало – а сейчас все прошло, заживилося. Ты, я смотрю, понимаешь, что ли?

– Рубаху, господине, задери, – негромко попросил Сенька. – Покажу, как да куда зелье мазать. Еще-то свечка есть?

Больной усмехнулся:

– Надо, так сыщем. Велеть, что ль, зажечь?

– Да нехудо б.

Ох ты… Арсений закусил губу, едва только взглянул на подмышки! Явные припухлости, чуть заживленные… бубоны! Все так, как и рассказывал Амброзиус Вирт, голландец – сперва лихорадка, вздутия, нарывы, потом может быть заживление, и лихоманка спадет, кажется, вот оно, выздоровленье… ан нет! Совсем скоро – харканье, пена кровавая на губах и гибель! Коварная болезнь и неизлечимая – недаром черной смертью зовется. Увы, страданья купца не облегчить… Самому бы теперь не заразиться, черная смерть – прилипчива.

Сенька и про деньги забыл, хорошо хоть купец вспомнил – пальцы послюнявив, отсчитал денежки в поспешно подставленный юным лекарем мешок.

– Сколько и договаривались. Ну, прощевай, парень. Хозяину своему поклон передай.

– Передам. Выздоравливай, господине.

Когда отрок сошел по сходням на берег, уже начинало светать, бледно-голубоватое небо над дубравою алело зарею, а кое-где, по оврагам, стелился невесомыми облаками утренний легкий туман. Рядом, в болотце, громко квакали лягушки. Что ли к дождю? Впрочем, вовсе не это сейчас волновало Арсения. Первым делом он выкупался в реке, тщательно – с песком, со взятой с рыбацкого кострища (их тут было много) золою – вымыл руки. После посещения больного – обязательно, как наказывал господин Амброзиус Вирт. Еще голландец предупреждал о пагубности всех отправлений больного – мочи, кала, пота, слюны… А ведь болезный купец каждую монетку слюнявил, отсчитывал! И что же теперь? Выкинуть все это серебро в реку? Ага… Дядько Кузьма, пожалуй, выкинет. Лекарь советовал в кипящей водице подобные – от больных людей – вещи подержать, не очень и долго… в овине как раз и можно будет воду нагреть, а о подозрительном купце немедленно сообщить старосте, да и дальше – в Углич.

– Вот ты и пойдешь, сообщишь! – выслушав парня, решил староста рядка Филофей.

Пригладил седую бороду, ухмыльнулся, глянул на отрока с хитрецою.

– А с хозяином твоим я договорюся – отпустит. Пущай попробует токмо не отпустить. А лодейка-то ушла уж, не догонишь, да ничо, я чаю, перехватят ее княжьи люди.

Коновал Кузьма Еловец решеньем таким, конечно, доволен не был – лето, страда, отрока руки в хозяйстве не лишние. Однако спорить со старостою благоразумно не стал, головой кивнув, согласился, однако, на улицу из избы выйдя, хар-рошую оплеуху Сеньке закатил:

– Ну, смотри, тля! Ежели проведаю, что соврамши… Ужо отведаешь плетки.

– Да не соврал я! – схватившись за щеку, взмолился Арсений. – Христом-Богом клянусь – не соврал. Припухлости видел, язвы… да и по всем признакам – черная смерть!

– Все ж думаю, соврал, – Кузьма недобро прищурился. – Я-то ничего такого не видел.

«Это потому что ты, дядько, не как немец голландский господин Вирт – врач, а простой коновал. Вот и хватило ума, не заметил… да и особенно-то и не старался больного осматривать». Так подумал отрок, вслух же, конечно, ничего подобного не сказал, однако глазенки блеснули бесом.

– Явишься – поговорим ужо, – с явной угрозой напутствовал дядько Кузьма. – Ужо-ка поглядим тогда, кто из нас умник. За все свои дни отработаешь – от зари до зари. И на пастьбе, и на покосе.

– Отработаю, дядько, – Арсений, уходя, поклонился. – Я ведь быстро – туда-сюда – обернусь. Сам староста сказал – государево дело!

Ой, зря он так сказал, зря!

– Староста?! – оскорбленно взвился коновал. – Я, червь, тебе господин, а не староста! Чай, забыл? Ну, я тебе напомню… А ну-ка – получай! Получай! Получай!

Так – пинками да оплеухами – парня со двора и выгнал, хотел было еще и на улице наподдать, да прохожих… не то чтоб постеснялся, а все же как-то нехорошо вышло было бы, коли б они старосте донесли. Ну их к ляду! И старосту, и людишек, и Сеньку… с тем-то еще посчитаемся ужо!

Спустившись к реке, Сенька смыл с лица кровь, приложил под левый глаз оторванный от подола кусок – примочку, полежал так немножко, наскоро выкупался в ближнем омутке, да, накинув на еще не высохшее тело одежку, поспешно зашагал к броду. Миновав брод, вышел на Московский тракт – дорогу широкую, пыльную, со всадниками, с возами, с каликами перехожими, артельщиками, школярами и прочим легким на подъем людом. С такими бы и идти – весело, знай, песни да россказни всякие слушай, только рот разевай, еще и на привале бы, по ночлегам, подкормили б, всяко без хлебца корочки не оставили бы – дядько Кузьма, жадина, уж конечно, харчей в дорогу не дал. Хоть и не с волочи, а все одно – сволочь!

Так бы по Московскому трату и шел… одна беда – по дороге-то до Углича три дня пути, а коротким путем – лесами, по урочищам, через овраги – на день скорее выйдет. Вот напрямик-то Арсений и отправился, с наезженного тракта свернув, тропинки нужные ведал. Пробрался зарослями бузины, потом ракитником, да желтым дроком, пересек тропкой охотничьей всю дубраву, едва на стадо кабанов не нарвавшись – хорошо, хрюканье вовремя услыхал, обошел сторонкою. А ну, как поддел бы клыками матерый секач? Дух бы запросто выпустил, тем более из такого хлипкого парня, как Сенька. Правда, отрок бы кабана дожидаться не стал – живо б взобрался на какой-нибудь молодой дубок, там бы и переждал… Да ну их, кабанов этих! Обошел, не почуяли – и слава богу.

Спустившись с пологого холма вниз, отрок пошел ольховником да красноталом, вдоль реки, по рыбацкой тропинке… там, у кострища, повезло – отыскал-таки припасец – крючки да грузила, даже конский волос – на леску. Обрадовался Арсений – вот и славно! Теперь, к ночлегу ближе, и рыбки натаскать можно – нож на поясе есть, огниво тоже имеется: костерок завсегда сварганить можно, рыбку на углях испечь. Потом поспать немного