был выманить из дому дядьку Кузьму, бывшие в струге воины проверили бы – заражен или нет? Дня три прошло… еще пару дней – в пути, как раз четыре-пять выйдет, ежели заражен коновал, так уже должны бы появиться бубоны, так что сразу видно будет… Кстати, а сам-то посланец случайно не того?

Сидя на кормовой лавке рядом с кормщиком, князь жестом поманил Федора:

– Парень тот, Арсений, на нашем струге?

– Так, великий государь.

– Сюда его позови… Да, рубаху свою новую принеси, шелковую, я видел, у тебя есть… – Егор полез рукой в висевший на поясе кошель. – На вот тебе шесть дукатов.

– Княже! – взмолился секретарь. – Рубаха-то, чай, гораздо меньше стоит.

– Ничего-ничего, бери… рубаху неси уже. И парня зови скорее.

Хитро задумал князь, как отрока осмотреть, паники промеж людьми своими не сея. Подозвав Сеньку, велел ему старую рубаху снять да в реку выкинуть, новую же надеть… покуда отрок переодевался, и сам князь, и бывший при дружине лекарь смотрели внимательно… бубонов, припухлостей никаких не нашли… А вот Арсений вдруг осмелел, поклонился, да заговорил, хоть и не спрашивали:

– Нет, князь великий, болезни во мне нету. Я же с Амброзием Виртом, врачом из голландских немцев, много беседовал, как от черной смерти спастись – знаю. Руки накрепко вымыл, глаза, сам вымылся, рубаху на старую сменил, а ту, что была – давно в печке сжег. Ни лихорадки во мне нет, ни нарывов – сами ж выдели.

– Ну, для нарывов-то еще мало дней прошло, – пригладив окладистую бороду, вскользь заметил лекарь – высокий, плечистый, с буйною седой шевелюрой, в роскошной лионского шелка куртке-котте, по виду – сущий разбойник.

Сенька его, честно говоря, побаивался, но тут глаза поднял да бросил с вызовом:

– Чего ж мало-то? В самый раз – я тоже в болезнях кое-что понимаю.

– Понимает он! – лекарь-разбойник презрительно расхохотался. – Видали мы таких понимающих. Я бы его, государь, с ладейки-то согнал… на всякий случай.

– Да не болезный я! – истово перекрестился отрок. – Христом-Богом клянусь.

– Ладно, – князь махнул рукой. – Иди покуда на нос, там сиди. Завтра еще покажешься.

Дни стояли пасмурные, но не дождливые, теплые. Прятавшееся за облаками желтое солнышко показывалось иногда, золотя лучами струги. По берегам реки уныло тянулись густые хвойные леса, изредка перемежаемые веселыми липовыми рощицами и возделанными полями. Кое-где виднелись деревни в один-два двора, спускались к реке узкие дощатые мосточки, бабы носили ведрами воду, останавливались, опуская ношу, махали ладьям вослед. Раньше, еще лет семь назад, такое трудно было б представить: при виде чужих кораблей в деревнях прятались все – бежали в леса, в урочища. Мало ли кто там, в этих лодейках, плывет? Может, мирные купцы – торговые гости, а, может, и лихие татары, и разбойники-ушкуйники, хлыновцы. Всякого люда хватало, это вот князь Егор в последнее время хоть какой-то порядок навел и старался его поддерживать воинской силой… Ну, а как еще? Не увещеваниями же! В этом смысле Средние века – время честное: воруешь, безобразничаешь – голову тебе оттяпать и все дела. Либо, как вариант – посадить на кол, повесить. Ответка за непослушанье закону не заржавеет.

Во все расположенные близ реки селения князь Егор в обязательном порядке высылал разведку – проверить, есть там мор или нет? Вот и сейчас – в одну деревню послал вместе с дружинниками и лекаря, а в другую, подумав – Сеньку. Парень вскорости с воинами вернулся, довольный и гордый – а как же, столь высокое доверие не каждому в жизни выпадает! Отрапортовал бодро: больных, мол, нет, все работают, да и в соседних деревнях о болезнях никаких, тьфу-тьфу-тьфу, не слыхали.

– Да и не должны были слыхать, – покусал губу Вожников. – Эпидемии-то мы, слава Господу, разгореться не дали. Моровая волна стороной, по-вдоль Нерли-речки прошла, да там, у храма Покрова Пресвятой Богородицы, и зачахла нашими стараниями да Божьею волей. Вот только тот гость торговый меня беспокоит… на рогатой ладье. Должны бы, должны бы уж нагнать ее мои парни.

Остановившись на ночлег у дубравы, выслали к рядку воинов, а с ними – и Сеньку. Хозяина своего побаиваясь, отрок даже шелковой, даренной князем, рубахи стеснялся, потому и на усадьбу коновала бочком, так понезаметней, протиснулся… погладил, приголубил бросившегося с лаем пса:

– Ух ты, зверинище! Поди, косточки те погрызть хозяин не давал давненько.

Признав давнего своего доброхота, заскулил пес, замотал башкою лохматой, хвостом завилял.

– Ого! – выглянул на крыльцо коновал. – А я думаю – с чего бы псина цепью гремячит? А тут вон кто-о!

– Здорово, дядько Кузьма.

– Здорово, здорово… А ну-ка, отроче, иди-ка сюда, иди…

В руках коновала вдруг неведомо как взялись старые вожжи:

– Кажется мне, что ли? Или впрямь рубаха-то на тебе шелковая? А ну, признавайся, у кого украл, шпынь?!

Оп! Ка-ак перетянул дядько Кузьма по спине служку своего младого – у того аж искры из глаз, уж никак не ожидал удара, даже обиделся, но уж потом увернулся, нырнул за калитку, думал – и хозяин за ним. Ан нет! Не тут-то было. Кузьма Еловец ленивым мужиком оказался – неохота было за слугой с вожжами бегать, вот еще дело – куда сей шпынь денется-то? Не сегодня, так завтра на усадьбу явится, прибежит. А не явится, значит – в бега подался. Тогда – к старосте, да на суд… изловят – мало не покажется, так что придет, прибежит Сенька, сапоги, аки пес верный, лизать будет, да в татьбе своей покается. Интересно, откуда он такую рубаху взял? Убил, что ли, кого? Да нет, кишка тонка убивать-то… скорей, стащил у кого-нибудь, в городе-то, небось, ротозеев хватает.

– Дядько Кузьма, – дернув калитку, отрок заглянул во двор. – А ты мне серебряную деньгу обещал, помнишь?

– Что-о?! – коновалу показалось, что он ослышался.

Видано ли дело, чтоб челядин домашний, слуга, да так хозяину своему дерзил?! Ах он пес, ах, сволочуга поганая, ла-адно… будет тебе прямо сейчас, ужо!

Размахивая вожжами, Кузьма Еловец выскочил за ворота и погнался за бросившимся к реке отроком… Тут, на тропинке, и наткнулся незадачливый коновал на пятерых молодцов с сабельками да кистенями.

– А ну-ко, дядька, рубаху сымай!

– Все заберите! – трясясь от страха, коновал живо скинул рубаху, взмолился: – Вот посейчас и сапоги сыму – забирайте, токмо живота не лишайте за-ради Господа!

Сказал так… и услышал вдруг Сенькин голос:

– Нет на нем ничего. Чистый.

Ага-а-а! Так вот оно что! Вон откуда у шпыня шелковая рубаха. С лихими людьми связался! Ах он змей, гад ядовитейший! Ничо, все старосте