заряд закладывались в патронник, затвор завинчивался в исходное положение. Курок ставился на предохранение, порох насыпался на полку замка, курок взводился на боевой взвод, а далее производился выстрел.

Я взвесил винтовку Фергюсона на руке. Она весила примерно три-четыре килограмма. Не так уж и много. Если таким оружием вооружить наших егерей… А что, тогда они просто выкашивали бы противника, поражая с большой дистанции вражеских офицеров, артиллеристов, словом, всех тех, кто представляет для нас наибольшую опасность.

– А вы знаете, – оторвал меня от размышлений хранитель, – когда Фергюсон показал сделанное им оружие королю Англии, то тот пришел в восторг. Еще бы – для демонстрации дальнобойности конструктор сделал за минуту четыре выстрела по цели, находящейся на расстоянии в 200 ярдов[200]. Чтобы продемонстрировать скорострельность, он произвел шесть выстрелов за минуту и еще четыре выстрела за минуту, маршируя походным шагом. Особенно удивила всех демонстрация неприхотливости оружия: зарядив винтовку, Фергюсон вылил в дуло бутылку воды, подождал, когда порох пропитался, вытряхнул его, засыпал сухой порох и, защелкнув затвор, произвел выстрел. Потом он выстрелил со ста ярдов лежа на спине и попал в цель. Из пятнадцати выстрелов не попало только три пули.

– А почему это оружие так и не поступило на вооружение британской армии? – спросил я.

– Все дело в цене, – вздохнул мой собеседник. – Стоимость изготовления такого ружья была примерно в четыре раза больше, чем производство обычного мушкета.

– Я слышал, что Фергюсон, получив в награду за свое изобретение чин майора, изготовил около сотни ружей, вооружил ими отряд стрелков и отправился с ними в Америку. Там как раз началась война между британцами и их мятежными колонистами.

– Да, там он сражался в неудачной для британской короны войне и погиб во время одного из сражений. После его смерти ружей его конструкции никто больше не делал. Неизвестно, каким путем одно из ружей Фергюсона попало в руки светлейшего князя Потемкина.

Я еще раз взглянул на винтовку. Конструкция сравнительно простая. А что она дорогая, так хорошие вещи всегда стоят дорого. К тому же жизнь наших солдат вообще бесценна. Егеря генерала Багратиона, получив ее и научившись правильно вести из нее огонь, маскируясь на местности, станут лучшими бойцами в мире.

Надо показать ее нашим «градусникам» и государю. Думаю, что они оценят ее по достоинству. А если в ближайшее время будет изобретен капсюль… Я вспомнил, что о возможности их изготовления говорил мне Василий Васильевич Патрикеев.

Попрощавшись с хранителем, я зашагал в Кордегардию, чтобы рассказать нашим ребятам о том, что я только что увидел.

* * *

13 (25) июля 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок.

Генерал Жорж Кадудаль, один из предводителей шуанерии

Нет, не зря я сюда отправился, рискуя по дороге целостью своей шкуры. То, что мне здесь показали странные люди в не менее странной пятнистой форме, мне вряд ли удалось увидеть где-либо ещё.

После моей беседы с седобородым мсье Базилем капитан, имя которого звучало почти по-французски – Дени, проводил меня к их главному воинскому начальнику, который, как и я, был генералом. Он был ненамного старше меня, и одет был в такую же форму, как и его подчиненные. Я уже обратил внимание, что у «пятнистых» взаимоотношения между собой довольно простые, независимо от их старшинства и чина. Чем-то они этим напоминали мне армию якобинцев. Только служили они своему императору, и судя по иконе, которую я заметил в кабинете Базиля, он верил в Бога. Правда, вера у русских была не католическая, а греческая. Что ж, пусть хотя бы такая. Это гораздо лучше, чем показной атеизм (я бы сказал даже – сатанизм) сторонников Шометта, которые устраивали оргии с парижскими блудницами на алтаре Нотр-Дам-де-Пари.

Генерал назвал свое имя, которое по-французски должно было звучать как Николя. А фамилию его я не смог бы выговорить даже под страхом гильотины. Обменявшись с ним рукопожатиями, мы договорились, что будем обращаться друг к другу по имени.

Николя проводил меня в расположение своих подчиненных и показал их оружие. Вот тут-то у меня глаза сами по себе полезли на лоб. Ни о чем подобном я даже не слышал. Удивительные ружья, способные без перезарядки сделать несколько десятков выстрелов в течение минуты! Вообще ни на что не похожие устройства, способные извергать огонь и смерть, выкашивая противника целыми рядами! Приспособления, с помощью которых «пятнистые» переговаривались друг с другом, находясь на расстоянии нескольких лье[201] друг от друга! Откуда у них все это?

– Жорж, а вы не желали бы посмотреть, как мои ребята умеют драться без оружия, расправляясь с противником голыми руками? – спросил меня Николя.

Я кивнул, и мне снова пришлось удивляться. В центр огромного манежа вышли две пары «пятнистых», которые стали изображать схватку не на жизнь, а на смерть. На их лицах была неподдельная ярость, а удары, которые они пытались нанести своему противнику, могли бы отправить его на тот свет. Насколько сильны были эти удары, я убедился, увидев, как «пятнистые» кулаками и ребром ладони ломают толстые доски и раскалывают кирпичи.

Все было без обмана – я попросил осмотреть один из кирпичей и убедился, что он абсолютно целый, безо всяких трещин. Через мгновение он был разбит ударом кулака моего переводчика. Оказывается, Дени умел драться не хуже своих сослуживцев. Он же потом продемонстрировал искусство владения ножом. Мне довелось как-то раз видеть одного испанца, который вступил в бой с якобинцем, пытавшимся отобрать у него наваху. Испанец сумел выхватить наваху раньше, чем якобинец достал саблю. Я не успел и глазом моргнуть, как испанец проткнул своим кривым ножом обидчика, а затем четверых его товарищей, бросившихся к тому на помощь.

Так вот, Дени запросто справился бы с тем испанцем. Нож, как бабочка, порхал в его руке, а удары в воображаемого противника сыпались со всех сторон. Потом нож превратился в метательное оружие и, пролетев по воздуху, воткнулся в центр мишени, расположенной на расстоянии от Дени не менее пяти туазов[202].

Потом Николя предложил пообедать вместе с ним. Мы ели вкусные, хотя и непривычные для меня блюда. Но я уже понемногу стал привыкать к русской кухне. Могу сказать, что она довольно сильно отличается от бретонской. Русские не едят устриц и почти не употребляют сыр. Они, как и мы, любят блины, но пекут их не из гречневой муки, а из пшеничной. Рыбу они едят, но не так часто, как мы. Впрочем, русская еда сытная, и я встаю из-за стола с