лисицу, и выносил под дневное солнце — пусть мать вспомнит, где ее дитя.

Он пытался снова пристроиться к целителю, но тот лишь покачал головой, беззлобно — нет, сейчас ты не здесь. Толку не будет…

Завязались почки ореха ашот, из которых добывают зеленую краску — красивую, но не очень стойкую. Рынки завалены были зеленым холстом, и посуда, плетеная и глиняная, гордилась нарядными узорами цвета молодой хвои.

Вернулись несколько человек, с которыми Къятта покинул Асталу. Никто не знал его планов. Он наверняка направился на север — большой отряд означал бы объявление войны. Но ведь… какая война, если юг едва ли не благодарен эсса за смерть… своего.

Огонек давно знал, что товарищ жив, и ему плохо. Но по-прежнему ни с кем не поделился этим, кроме Шиталь. А время шло, и до полукровки никому не было дела… как и до пропавшего. Шиталь заверяла, что ее люди стараются разведать, что могут, но, видно, могли мало что.

Мелькнула мысль — пойти к человеку, которого Кайе так ненавидел. Он казался тем, кто поверит, и уж точно тем, кто не станет сидеть сложа руки. Но Шиталь, которой об этом обмолвился, отговорила.

— Ты никогда не узнаешь, может, этим известием своего друга убьешь.

— Я знаю, что Кайе его терпеть не мог. Но тот… нет. Он не притворялся — я понимаю, когда мне врут.

— Разве ненависть обязательна? Есть множество других причин, чтобы желать кому-то смерти.

Ночью все тело свело судорогой. Огонек сначала не понял, зато, осознав, чуть не свалился с кровати и кинулся со всех ног в комнату Шиталь. Ее покои не охраняли, только прислужница спала на циновке у входа.

— Он возвращается! — закричал с порога, и перескочил через ничего не понявшую девушку, видя, что Шиталь только перевернулась на другой бок. Но она тут же села, вырвавшись из-под власти сна.

— Где он?

— Он где-то вблизи Атуили. Нет, не так быстро, у Атуили он будет утром…

Внутренний голос говорил Огоньку — Кайе очень устал, и ему плохо, как никогда раньше.

— Жди меня здесь. — Шиталь встала, не обращая внимания на то, что обнажена; Огоньку тоже было не до того, есть ли что на хозяйке дома.

— Я с тобой!

— Ни в коем случае. К тому же я побегу в виде зверя, это быстрее.

Она кончиками пальцев коснулась его макушки:

— Спасибо! — вмиг собралась и выбежала из комнаты. Огонек высунулся в окно — через лужайку скользнула не человечья тень, но волчицы-итара.

Утро выдалось довольно холодным. Розовую кайму на восточном горизонте не было видно за строем деревьев, и небо казалось монотонно-серым.

Зверь медленно шел, пошатываясь. Он был измучен, и тусклые глаза почти ничего не видели. Шиталь чувствовала — у него не хватит сил даже перекинуться.

Женщина сделала несколько шагов вперед, остановилась.

— Здравствуй. Я знала, что ты будешь здесь.

Энихи стоял, слепо глядя мимо нее.

— Огонек чувствовал твое приближение и сказал мне.

Черный зверь, не в силах больше держаться, лег на слой старой полусгнившей листвы, из которой бурно росли молодые побеги. Шиталь подошла еще ближе, сказала тихо:

— Ты ведь слышишь меня сейчас, хоть и не понимаешь, как понял бы человек. Знаешь, я всегда питала к тебе теплые чувства… даже тогда, когда мы схватились с тобой. А теперь…

Энихи поднял голову. Глаза прояснились немного, в них была человеческая тоска. Он не мог кинуться. Он устал.

— Уже всё, — Шиталь покачала головой, присела на корточки, не сводя взгляда с энихи. — Я не знаю, что с тобой произошло, но это неважно. Обойдусь без этого знания. Помнишь, я сказала тогда, что тебе многому надо учиться? Ты ведь не подумал серьезно о моих словах. Прости. Так будет лучше для всех.

Она уколола его длинной иглой; на острие осталась капля крови. Поднялась, сжала иглу в руке, достала черное кольцо из поясного мешочка.

— Я не знаю обрядов крови — никаких, кроме этого. Узнала о нем, пока ты был еще мал, изучала долгие годы, и надеялась, не пригодится. Тебе лучше остаться зверем. Это подлинная твоя сущность. Тебе незачем возвращаться в Асталу.

Энихи смотрел на нее. Потом тоже поднялся — с трудом. Ничего не происходило, ветерок гулял по листве. Ничего не происходило, только невидимый нож резал тонкие ниточки, отнимая другое обличье. Зверь стоял и смотрел на Шиталь.

Даже когда она повернулась и пошла прочь, все смотрел.

Шиталь умылась ледяной водой из фонтана, окунула в него руки по плечи. Саднящий осадок не смыть…

Переступая порог, встретилась взглядом с мальчишкой. Тот ждал, готовый и к радости, и к печали, лицо заострилось — что-то почувствовал, только понять ничего не мог. А Шиталь увидела эти глаза, эту готовность, и не смогла солгать. Мальчишка слушал на диво спокойно, только место живого тепла занял в нем холодок. И подобное отчуждение царапнуло женщину, как если бы ручная птица, день за днем бравшая крошки с ее ладони, даже головы не повернула на призыв.

— Не сомневаюсь, что он отыщет себе место в лесу, — закончила Шиталь, с виду уверенная в себе, а на деле зависимая от слов полукровки.

— Верни его! — прозвучало. Не просьба, а требование.

— Пойми. Ему так легче. Половина Асталы желала ему смерти, а так он сумеет быть счастлив.

Тевари вспомнил грудной мелодичный смех, мягкие стремительные движения тела, которое наслаждалось каждым прожитым мигом. Стрекозу — там, у ручья — на руке. Губы сжались:

— Верни.

— Нет. Я не хочу войны. А Кайе Тайау, сам или его брат, развяжет ее, хотя бы в отместку за пребывание у северян, — положила руки ему на плечи, — Я благодарна тебе, мальчик. Ты многое сделал для Асталы… И для Тейит, это должно быть важно тебе.

— Ты даже не знаешь, где он пропадал… Может быть, Къятта ошибся, и север ни при чем.

— Я не могу рисковать.

— Ты… меня обманула.

— Да, — Шиталь смотрела серьезно, почти как на равного. — Но у меня не было выбора. Ты можешь жить здесь, продолжать обучение…

— Я ухожу к нему.

Шиталь рассмеялась:

— Не шути так. Если хочешь на север… до Чема или Уми я отправлю тебя. Ты прав, наверное — в Тейит твои друзья и родня. Если боишься за них, их можно