Однако концепция Марра не исчерпывается одними аспектами языка. Не меньшее значение он придавал данным археологии, этнографии, фольклористики, истории и других наук о человеке. Не случайно Сталин не дал выступить по ходу дискуссии специалистам этих областей знания, ограничив ее лингвистами и одним малозначительным историком. Между тем концепция Марра была сильна именно своей междисциплинарностью. И как только ее ограничивают одним лингвистическим аспектом, она теряет смысл. Смысл же ее – в попытке раскрыть величайшую тайну – принципы и этапы становления человеческого мышления, выражаемого символическими формами. Объективная оценка этих сторон концепции Марра до сих пор не дана, и она ни разу не рассматривалась системно. Рассмотрим ее подробнее в последующих разделах, имея при этом в виду, что я не являюсь ни идейным сторонником, ни научным противником Марра или других ученых, упомянутых здесь. Излагая и частично адаптируя различные философские воззрения на язык и мышление, я даже не пытаюсь ставить вопрос об их истинности или ложности. Но своего личного отношения к историческим героям этих очерков скрывать не могу.

На оставшиеся три вопроса Крашенинниковой Сталин ответил очень кратко и в том же смысле, как он это сделал в первой статье. Она опять ставила вопрос о реальности классового расслоения национальных языков, о характеристике Марра как вульгаризатора марксизма и его скрытом идеализме, о формализме присущей «школе Марра», приведшего к губительному застою в советском языкознании. Здесь заслуживает внимания только одна деталь, которой нет в первой статье. Отвечая на вопрос о классовом характере языка (о чем свидетельствуют специфические слова и выражения), Сталин для большей убедительности заявил, что таких слов «до того мало в языке, что они едва ли составляют один процент всего языкового материала»[1224]. Кто и как подсчитал этот процент, откуда он почерпнул цифру или кто ее дал Сталину, мне установить не удалось. Над изложением этого вопроса он также поработал усердно. Кроме того, в последнем варианте статьи Сталин «диалектически» после положительных слов: «Да, классы влияют на язык, вносят свои слова и выражения» – добавил негативный пассаж: «Из этого, однако, не следует, что специфические слова и выражения, равно как различие в семантике, могут иметь серьезное значение для развития единого общенародного языка, что они способны ослабить его значение или изменить его характер»[1225]. В той же «диалектической» (точнее – в схоластической) манере составил и ответ на последний вопрос аспирантки, следя за тем, чтобы положительные формулировки по отношению к отдельным «хорошо, талантливо написанным» произведениям Марра не смягчили общей резко отрицательной оценки его научного наследия[1226]. Наконец, в отличие от первой публикации Сталин более жестко охарактеризовал «аракчеевский режим» и «теоретические прорехи в языкознании», прямо указав, что «ликвидация этих язв оздоровит советское языкознание, выведет его на широкую дорогу и даст возможность советскому языкознанию занять первое место в мировом языкознании»[1227]. Для пущей убедительности Сталин, как три гвоздя подряд, «забил» три однокоренных слова в эту заключительную фразу своей статьи.

Закончив работу над ответом Крашенинниковой, Сталин 29 июня 1950 года поручил Поскребышеву направить очередное уведомление членам Политбюро:

«Строго секретно.

29 июня 1950 г.

Т.т. Берия, Булганину, Кагановичу, Маленкову, Микояну, Молотову, Хрущеву.

По поручению т. Сталина посылаются Вам для сведения ответы тов. Сталина И. В. на вопросы тов. Крашенинниковой (преподавателя Московского городского педагогического института имени Потемкина) в области языкознания.

Зав. особым сектором ЦК ВКП(б)

А. Поскребышев»[1228].

Ответы были опубликованы в «Правде» 4 июля 1950 года под заглавием «К некоторым вопросам языкознания. Ответ товарищу Е. Крашенинниковой». На следующий день уже не аспирантка, а преподаватель направила академику Сталину еще одно письмо:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

От всего сердца благодарю Вас за то, что Вы ответили на мои вопросы. Ваши ответы явились еще одним вкладом в науку о языке и наряду с Вашей статьей “Относительно марксизма в языкознании” лягут в основу советского языкознания.

Я думаю, что выражу мнение всех наших молодых языковедов, сказав, что в благодарность за Ваше внимание мы отдадим все наши силы и способности делу развития советской науки о языке.

Что касается меня лично, то я обещаю Вам осенью этого года дописать и защитить свою кандидатскую диссертацию.

Позвольте еще раз поблагодарить Вас, дорогой Иосиф Виссарионович, за Вашу заботу о науке и пожелать Вам бодрости, здоровья и долгих, долгих лет жизни.

5. VII.50 г.

А через месяц Сталин вызвал тень Марра на языковедческое ристалище в очередной, третий раз.

Итак, полемика в «Правде» закончилась. Об этом было ясно заявлено редакцией в последнем дискуссионном листке. Процесс вызволения советской лингвистики из трясины «застоя» начался немедленно после первого сталинского выступления. По давно отработанному сценарию разворачивалась работа по выявлению и разоблачению «марристов» в различных областях знания и организации локальных дискуссий в научных учреждениях. Б. Б. Пиотровский, один из тех, кого тогда понуждали каяться, позже вспоминал: «После выступления И. В. Сталина И. И. Мещанинов стал “исправлять” недостатки в советском языкознании, а для других учеников Марра наступило трудное время, от них решительно стали требовать самокритики»[1230]. Однако позабудем на какое-то время о водовороте страстей, вынужденных или сознательно совершенных сомнительных поступках, о разрушенных в одночасье личных судьбах и так же быстро воздвигнутых научных и административных карьерах. Позабудем обо всем этом на какое-то время и последуем за Сталиным как за главным источником лингво-социальных протуберанцев.

В «Правду» и на имя Сталина в Кремль стали поступать письма с безусловным одобрением всего того, что он написал. Новый титул – «корифей языкознания» – сам собой добавился к другим многочисленным титулам «отца народов». Но были среди писем и такие, в которых содержалась толика сомнений или едва заметная двусмысленность, а в иных проводились неуместные сопоставления современных высказываний вождя с теми, что были сделаны им ранее. Скорее всего, по его прямому указанию помощники эти письма отслеживали. Отвечая, Сталин несколько раз упомянул, что письма были переданы ему «из аппарата ЦК»[1231]. Отобрав несколько таких писем и подготовив ответы, Сталин, по заведенному им порядку, известил товарищей по руководству о своем очередном выступлении[1232]. А 31 июля 1950 года он опубликовал новые «Ответы» на вопросы четырех корреспондентов – Г. Санжеева, Д. Белкина, С. Фурера, А. Холопова – сначала в журнале «Большевик» в № 14, а 2 августа та же подборка появилась на страницах «Правды». Несмотря на большой тираж «Большевика», аудитория «Правды» была все же много внушительней. Огромная масса людей вновь вовлекалась в обсуждение, казалось бы, далеких от повседневной жизни, сугубо философских и специальных научных проблем. Но еще первые большевистские вожди, из среды которых вышел и Сталин, приучили свой народ к тому, что от самого абстрактного слова до самого практического и часто тяжкого дела расстояние должно быть минимальным. Подлинную же суть происходящего понимали, конечно, не все. Вопросы, к которым он счел нужным вернуться в очередной раз, относились к проблемам: о соотношении диалектов и национального языка, о взаимоотношениях языка и мышления в связи с «языком жестов» и эволюции взглядов самого Сталина в промежутке от 30-х к 50-м годам.