Первое, самое коротенькое письмо профессора Г. Д. Санжеева не содержало явной критики. Написал его специалист в области монгольских и бурят-монгольских языков, участник дискуссии, благожелательно помянутый Сталиным в предыдущей статье. В обращении к вождю, поступившем в его канцелярию 30 июня 1950 года, Санжеев почтительно попросил подробнее изложить сталинское мнение о роли диалектов и жаргонов в формировании национальных языков:

«Как и все языковеды нашей родины, я с большим волнением и восторгом продолжаю изучать Вашу работу “Относительно марксизма в языкознании”. Особенно рад тому, что Вы одобрили наше стремление изучать семьи родственных языков. К сожалению, среди некоторых языковедов и после появления Вашей работы продолжают иметь место такого рода шатания, которые смогут снова затормозить плодотворность наших усилий в области сравнительного языкознания, ибо ревнители аракчеевского режима, созданного в языкознании, постараются, возможно, проявить себя и тут.

В связи с этим я хотел бы обратиться к Вам с просьбой разъяснить следующие вопросы, хотя, конечно, мне совестно утруждать Вас нашими мелочами.

1. Правильно ли я думаю, что Ваше положение о невозможности развития диалектов и жаргонов в самостоятельные языки, безусловно, относятся только к “классовым” диалектам и жаргонам?

2. Правильно ли я думаю, что в условиях, когда “племена и народности дробились и расходились”, соответственно могут дробиться и расходиться языки и диалекты, а из последних иногда могут получиться самостоятельные языки, как это, по-видимому, случилось с многочисленными диалектами некогда одного монгольского языка, которые около XVII–XVIII вв. дали начало образованию современных монгольских языков (бурятского, халхаского, или собственно монгольского, и ойратского или калмыцкого)?

3. Иными словами, правильно ли я думаю, что согласно положениям Вашей статьи не следует территориальные диалекты смешивать с “классовыми” и что закономерность развития этих различных диалектов тоже различна?

Москва, 29 июля 1950 г.»[1233]

Сталин написал ответ кратко и почти без поправок:

«Товарищу Санжееву.

Уважаемый товарищ Санжеев!

Отвечаю на Ваше письмо с большим опозданием, так как только вчера передали мне Ваше письмо из аппарата ЦК.

Вы безусловно правильно толкуете мою позицию в вопросе о диалектах.

“Классовые” диалекты, которые правильнее было бы назвать жаргонами, обслуживают не народные массы, а узкую социальную верхушку. К тому же они не имеют своего собственного грамматического строя и основного словарного фонда. Ввиду этого они никак не могут развиваться в самостоятельные языки.

Диалекты местные (“территориальные”), наоборот, обслуживают народные массы и имеют свой грамматический строй и основной словарный фонд. Ввиду этого некоторые местные диалекты в процессе образования наций могут лечь в основу национальных языков и развиться в самостоятельные национальные языки. Так было, например, с курско-орловским диалектом (курско-орловская “речь”) русского языка, который лег в основу русского национального языка. То же самое нужно сказать о полтавско-киевском диалекте украинского языка, который лег в основу украинского национального языка. Что касается остальных диалектов таких языков, то они теряют свою самостоятельность, вливаются в эти языки и исчезают в них.

Бывают и обратные процессы, когда единый язык народности, не ставшей нацией в силу отсутствия необходимых экономических условий развития, терпит крах вследствие государственного распада этой народности, а местные диалекты, не успевшие еще перемолоться в едином языке, оживают и дают начало образованию отдельных самостоятельных языков. Возможно, что так именно обстояло дело, например, с единым монгольским языком.

1950 г. 11 июля»[1234].

Напомню, на особой роли «классовых» составляющих национального языка настаивал Марр. Он же считал, что наличие множества диалектов одного языка подкрепляет его теорию формирования общенационального языка в результате процессов их «расхождения» и их «схождения», то есть скрещения, при котором ни один из диалектов или языков, в нем участвующих, не выходит победителем. При этом языки (диалекты), этносы и культуры никогда генетически не совпадают. Марр мыслил в масштабе истории всего человечества, значительными хронологическими категориями с использованием данных антропологии, археологии и этнологии его времени. Он не был ограничен советскими философскими установками, не ставшими еще догмами, хотя после революции искренне пытался пользоваться ими, найдя в них «многое себе созвучное». Сталин же опирался на здравый смысл, на сведения, почерпнутые из школьных учебников советской и зарубежной истории, на самостоятельно освоенную в зрелые годы марксистскую литературу и на консультации лингвистов консервативного крыла. Своей любимой наукой – историей – он интересовался только в ее социально-политическом аспекте. Его знания доисторической древности человечества не выходили за рамки полученных еще в 80-х годах XIX века в Тифлисской духовной семинарии и из современной учебной и справочной литературы.

В 1952 году Санжеев опубликовал обширную статью в сборнике, предназначенном в качестве учебного пособия для студентов МГУ, в которой развивал идеи, изложенные Сталиным в адресованном ему письме. Опустим не нуждающиеся в объяснении комплиментарные части статьи. Повторяя раз за разом основополагающие лингвистические установки вождя о стабильности «структуры», «грамматического строя» и «основного словарного фонда» языка, Санжеев воспроизвел вывод своего респондента: «Итак, в структурном отношении национальный язык существенно и принципиально не отличается от языков – родового, племенного и народности». Во всех этих случаях язык «есть орудие общения людей, орудие борьбы и развития общества»[1235]. Вслед за Сталиным там же отмечал, что жаргоны, «не имеющие своего грамматического строя», есть «общественно-бесполезные или даже вредные ответвления от общенародного языка»[1236]. Здесь, пожалуй, следует чуть задержаться и обратить внимание читателя на то, что, не говоря открыто, все участники событий понимали после политических кампаний конца 40-х годов, что под «жаргоном» понимался не столько язык классовый, предположим аристократии, уже давно уничтоженной и говорившей к тому же не только на аристократическом жаргоне родного языка, но и на иностранном языке, как на родном. Санжеев имел в виду не профессиональный жаргон советской бюрократии или «блатной» язык лагерей и тюрем. В эпоху борьбы с «безродным космополитизмом» под «общественно-бесполезным или даже вредным ответвлением от общенародного языка» в первую очередь подразумевались идиш и южнорусский (одесский) говор. В течение нескольких десятилетий работа Сталина «Марксизм и национальный вопрос» входила в обязательный круг чтения чуть ли не всего грамотного населения СССР. А там, как мы помним, на первых же ее страницах можно было прочитать: «Бунд, раньше подчеркивавший общие задачи, теперь стал выставлять на первый план свои особые, чисто националистические цели: дело дошло да того, что “празднование субботы” и “признание жаргона” объявил он боевым пунктом своей избирательной кампании»[1237]. Так что слова «жаргон», «еврейский национализм» и «безродный космополитизм» сошлись в послевоенном общественном сознании в единый семантический «пучок». В пропагандистском языке-коде послевоенной эпохи одно подразумевало другое. В этом смысле и Санжеев помянул недобрым словом «безродный космополитизм», добавив: «С жаргонами нельзя смешивать профессиональные языки, канцелярские, письменные языки, церковные, латынь, арабский как языки науки и религии… диалекты же и говоры являются местными или территориальными ответвлениями»[1238].