– Ну так и говорите только за себя. Я люблю, когда вокруг люди, много людей, люблю…

Тут она заметила Розмари и Мэри Норт, которые медленно шли по перрону, высматривая Эйба, и мгновенно бросилась к ним, радостно крича: «Эй, привет! Эй!», смеясь и размахивая пакетом с купленными для Эйба носовыми платками.

Они неловко стояли маленькой группой, подавленные гигантским присутствием Эйба, который возвышался наискосок от них подобно потерпевшему крушение галеону, но мощью фигуры торжествовал над собственной слабостью, привычкой потворствовать ей, ограниченностью и озлобленностью. Все три женщины ощущали величавое достоинство, которое он излучал, окруженный ореолом своих достижений, пусть даже незавершенных, кое у кого вызывавших сомнения и уже превзойденных другими. Но их пугала неистребимая сила его воли; некогда это была воля к жизни, теперь она превратилась в стремление к смерти.

Наконец прибыл Дик Дайвер, лучившийся ровным ясным светом, и три женщины с облегчением бросились к нему, готовые, как обезьянки, повиснуть у него на плечах, вспрыгнуть на тулью его элегантной шляпы или на золотой набалдашник трости. Теперь хоть на время они могли забыть об устроенном Эйбом спектакле грандиозной непристойности. Дик моментально оценил ситуацию и воспринял ее спокойно. Он извлек трех дам из недр озабоченности и переключил их внимание на вокзальную суету с ее маленькими чудесами. Неподалеку от них прощались друг с другом какие-то американцы, их голоса напоминали шум воды, льющейся в глубокую старую ванну. Здесь, на вокзале, с Парижем, оставшимся за спиной, они словно бы уже качались на океанской волне, вступив в процесс замещения, трансформации, собирания атомов в первичную молекулу новой нации.

Состоятельные американцы выходили из вокзала на перрон с откровенно новыми лицами – смышлеными и сосредоточенными, то были лица не мыслителей, но людей, отлично владеющих набором чужих расхожих мыслей. Если среди них вдруг попадалось английское лицо, его легко было опознать по проницательному и настороженному выражению. Когда на перроне собралось достаточно много американцев, первое впечатление безукоризненной правильности и окружавшая их аура денег начали блекнуть, превращаясь в неуловимую национальную дымку, затемнявшую взгляд как им самим, так и сторонним наблюдателям.

Вдруг Николь, схватив Дика за руку, крикнула: «Смотри!» Дик обернулся вовремя, чтобы стать свидетелем сцены, разыгравшейся через несколько секунд у третьего от них пульмановского вагона и нарушившей монотонный вокзальный гул. Молодая женщина с уложенными шлемом волосами, та самая, знакомая Николь, как-то странно, вбок, отскочила от мужчины, с которым разговаривала, лихорадочно сунула руку в сумочку – и в следующий миг два револьверных выстрела распороли спертый воздух над перроном. Одновременно прозвучал резкий паровозный гудок, и состав тронулся, моментально оттеснив на задний план необычное происшествие. Эйб, явно ничего не заметивший, помахал друзьям рукой из окна. Но прежде чем толпа сомкнулась, они увидели, что выстрелы достигли цели: человек, в которого стреляли, осел на землю.

Казалось, прошло сто лет, прежде чем поезд затормозил; Николь, Мэри и Розмари, отойдя в сторону, смотрели, как Дик пробивается сквозь толпу. Он вернулся минут через пять; к тому времени люди на перроне почтительно расступились, давая дорогу мужчине на носилках и побледневшей девушке, решительно шагавшей между двумя растерянными жандармами.

– Это Мария Уоллис, – торопливо сообщил Дик. – Человек, в которого она стреляла, – англичанин, его личность удалось установить с трудом, поскольку пуля пробила документы. – Подхваченные толпой, они поспешно удалялись от поезда. – Я смог выяснить, в какой полицейский участок ее везут, и еду туда…

– Но у нее сестра живет в Париже, – возразила Николь. – Почему бы не позвонить ей? Странно, что никто об этом не подумал. Она замужем за французом, который может сделать больше, чем мы.

Дик было остановился, но потом покачал головой и зашагал дальше.

– Постой! – крикнула ему вдогонку Николь. – Это же глупо – что ты сможешь там сделать, с твоим-то французским?

– По крайней мере прослежу, чтобы с ней не обошлись грубо.

– Ее все равно не отпустят, – решительно заверила его Николь. – Она ведь в самом деле стреляла. Самое лучшее, что можно сделать, – это позвонить прямо сейчас Лоре – у нее больше возможностей помочь сестре, чем у нас.

Дика это не убедило – к тому же ему хотелось покрасоваться перед Розмари.

– Ждите меня здесь, – твердо велела Николь и поспешила к телефонной будке.

– Когда Николь берет бразды правления в свои руки, – с ласковой иронией сказал Дик, – всем остается лишь повиноваться.

Они еще не виделись с Розмари тем утром и обменялись теперь взглядами, пытаясь воскресить вчерашние чувства. В первый момент обоим они показались нереальными, но постепенно тихий рокот любви начал возвращаться.

– Похоже, вы любите помогать всем, – заметила Розмари.

– Я только притворяюсь.

– Моя мама тоже старается всем помогать – но, конечно, у нее возможностей гораздо меньше, чем у вас. – Розмари вздохнула. – Иногда мне кажется, что я – самая большая эгоистка на свете.

Впервые ее упоминание о матери скорее раздражило, чем позабавило Дика. Ему хотелось избавиться от вечного присутствия ее матери, вывести их отношения с Розмари из детской, которую та никак не желала покинуть. Но он сознавал, что не имеет права дать волю этому порыву, – чем обернется увлечение Розмари, если он расслабится хоть на минуту? Не без тревоги он почувствовал, что их роман затухает; замереть на месте он не мог, он должен был либо развиваться, либо откатываться назад. Первый раз Дику пришло в голову, что руку на рычаге держит скорее она, а не он.

Прежде чем он успел принять какое-нибудь решение, вернулась Николь:

– Я дозвонилась до Лоры. Она еще ничего не знала; поначалу мне показалось, что она сейчас упадет в обморок, таким слабым стал у нее голос, но потом взяла себя в руки, голос снова окреп, и она сказала, что предчувствовала: нынешним утром должна случиться беда.

– Мария могла бы стать находкой для Дягилева, – вставил Дик тихим голосом, желая успокоить своих спутниц. – У нее редкое чутье на построение мизансцены, не говоря уж о ритме действия. Кто-нибудь из вас когда-либо видел, как поезд, отходя от перрона, заглушает звуки стрельбы?

Они затопали по лязгавшей широкой стальной лестнице.

– Мне жаль этого бедолагу, – сказала Николь. – И теперь понятно, почему она так странно со мной говорила: готовилась к военным действиям.

Николь рассмеялась, вслед за ней рассмеялась и Розмари, но обе были потрясены и очень надеялись, что Дик даст нравственную оценку случившемуся и им не придется делать это самим. Эта надежда была не вполне осознанной, особенно у Розмари, привыкшей к тому, что осколки подобных событий со свистом пролетали мимо ее головы. Но сегодня