заниматься литературной деятельностью ему уж точно никто не мешал: выпустил вывезенные из СССР книги «Заложники» (Париж, 1974), «Полярная трагедия» (Франкфурт-н/М., 1976), написал и издал десятки новых романов, повестей, рассказов.

Так что было ему с чем навестить Россию в 1994 году, что издать и переиздать. Даже старенький «Ленинский проспект» и тот вышел — правда, в новой редакции и под новым эффектным названием «Ленинский тупик». Жаль лишь, что наши издатели не повторили наиболее интересную, может быть, книгу С. — историко-публицистическую монографию «На Лобном месте: Литература нравственного сопротивления. 1946–1976», но ее лондонское издание воспроизведено, спасибо А. Никитину-Перенскому, в виртуальной библиотеке ImWerden.

А закончить лучше всего, пожалуй, коротким диалогом из повести С. «Казачинский порог»:

У дверей обернулась, спросила тихо:

— А вы правда писатель?

Я улыбнулся ей:

— Это станет ясно лет эдак через пятьдесят.

Так, может быть, и нам, прежде чем давать окончательную оценку, стоит повременить еще 50 лет?

Соч.: Заложники: Роман-документ. М.: ПИК, 1992; Прорыв: В России — евреи, в Израиле — русские: Роман. М.: Фабула, 1992; Ветка Палестины: В 2 кн. М.: КРУК, 1995; Полярная трагедия. М.: КРУК, 2000; Избранное: В 4 т. М.: ПИК, 2006.

Лит.: «Цензура обрела власть необъяснимую…»: Документы ЦК КПСС, КГБ, Главлита, Союза писателей 1968–1972 гг. по делу Свирского // Вопросы литературы. 1994. № 6. С. 266–297.

Сейфуллина Лидия Николаевна (1889–1954)

Сейчас книги автора повестей «Правонарушители» (1922), «Перегной» (1923), «Виринея» (1924) почти не переиздаются. Да, собственно, кроме этих трех повестей, и переиздавать особенно нечего. Став на первом же съезде писателей в 1934 году членом правления ССП СССР, она до самой смерти так и пребывала в составе советской литературной элиты. Чему не помешали ни «бытовое разложение» (синоним алкоголизма на языке тех лет), ни то, что в 1937 году был арестован и вскоре расстрелян ее муж — литературный критик Валериан Правдухин; в январе 1939 года С. даже наградили орденом Трудового Красного Знамени. Но высокий писательский статус с тех пор никак, увы, не подтверждался новыми публикациями, к тому же год от года все более редкими[2549]. Талант бытописателя, в первых повестях несомненный, ушел, будто его и не было.

Соч.: Соч.: В 4 т. М.: Худож. лит., 1968–1969; Соч.: В 2 т. М.: Худож. лит., 1980; Виринея: Повести. М.: Вече, 2012.

Лит.: Кардин В. Две судьбы: Лидия Сейфуллина и ее повесть «Виринея». М.: Худож. лит., 1976.

Сельвинский Илья Львович (Илья-Карл Лейбович) (1899–1968)

Если ставить диагноз, то С. был образцовым мегаломаном. У него все грандиозно.

И самооценка — «Я — человек постоянно действующего вдохновения»[2550].

И задачи, которые он как поэт перед собой ставил, что выливалось в необозримые лироэпические композиции — «Улялаевщину», «Пушторг», «Арктику», в стихотворные трагедии и драмы. Причем каждая из этих композиций понималась им как нечто совершенно исключительное, еще небывалое. Ну вот, например, из письма К. Зелинскому от 3 марта 1924 года:

«Улялаевщина» будет первым в истории русской литературы куском эпоса; в нем социально-общественная стихия переплетена с личной драмой и все это подожжено таким вихрем анархийщины, таким кровосмешением животной жизни и затхлой смерти, таким ядреным языком, образностью, сумасшедшим ритмом и пестротой приемов — что мне кажется, будто это писал не я один, а какой-нибудь коллектив, a-la Гомер или Шекспир, в единоличие которых так упорно не хотят поверить[2551].

И стиль его литературного поведения был таким же. «Честолюбив. Хочет быть „вождем“ — обязательно. <…> Хочет организовать группу союзников», — 3 ноября 1931 года записал в дневник В. Полонский[2552]. И ведь существовал же, действительно, пусть и с размытыми параметрами Литературный центр конструктивистов, где С. был неоспоримым лидером. Да и позже он в противовес социалистическому реализму носился, — как вспоминают мемуаристы, — с идеями то «социалистического романтизма» (Д. Самойлов)[2553], а то и вовсе «социалистического символизма» (А. Турков)[2554].

И даже противниками он выбирал себе только тех, чье первенство признавало общество. Сначала Маяковского — «Я был во главе отряда, который с ним враждовал…». Потом Твардовского — 19 октября 1954 года С. опубликовал в «Литературной газете» статью «Наболевший вопрос» о засилье в советской поэзии «трио аккордеон, баян, гармонь» (Твардовский, Исаковский, Сурков). А 18 октября 1956-го поместил там же статью «Народность и поэзия», смысл которой прояснил неделей позже в письме И. Эренбургу:

Поэма о Теркине это троянский конь: народная внешность при антикоммунистической сердцевине. <…> Для того чтобы парализовать влияние Теркина, необходимо в противовес ему создать обаятельный образ большевика, человека, который так же, как Теркин, вышел из народа, но в противоположность Теркину обладает революционным, коммунистическим взглядом на действительность. Такой образ еще не создан нашими поэтами: и это понятно — ленинец в частушку не влезет. Нужны иные масштабы[2555].

И в Пастернаке в поздние 1950-е годы, что многое объясняет, он видел тоже соперника, хотя ценители поэзии по инерции их по-прежнему объединяли: мол, «а в походной сумке — спички и табак, Тихонов, Сельвинский, Пастернак…»

Что же до власти, то она к нему все эти годы присматривалась. Недаром ведь при единственной личной встрече с поэтом в 1943 году Сталин, — как записано в дневнике С., — сказал Маленкову: «С этим человеком нужно обращаться бережно — его очень любили Троцкий и Бухарин». И обращались с ним власти, в общем-то, по-своему бережно — хоть и доносы из Союза писателей внимательно просматривали[2556], хоть и ударили по нему пару раз партийными резолюциями, но наградами не обносили: три ордена Трудового Красного Знамени (1939; 1959; 1967) да плюс еще ордена Красной звезды и Отечественной войны 1-й степени в 1943 году.

Сталинской, как позднее Ленинской и Государственной, премии ему, впрочем, не досталось. Да их в общем-то после войны и не за что было присуждать. Новые тексты С., разумеется, продолжал извергать, и во множестве, но… «Думали, что он — гитарист-виртуоз, а он ничего не умеет», — высказалась, — как вспоминает В. Берестов, — всегда недолюбливавшая творца «Улялаевщины» А. Ахматова[2557]. И даже поэты «поколения сорокового года», до войны считавшие С. своим учителем, в нем постепенно разочаровывались. «Он, — заметил Д. Самойлов 16 апреля 1948 года, — замыслил себя огромным поэтом, замыслил себе облик не по плечу. Это ему не удалось. А честолюбие продолжает мучить…»[2558]. А в дневниковой записи от 30 марта 1968 года подтвердил эту оценку:

Он был талантлив, но создал слишком мало. В нем никогда не было независимости. Грандиозные замыслы