и в статьях с удивительно однотипными названиями — «Одна сторона правды», «Правда и ее тень», «Правда жизни и правда искусства» — вплоть до «Просчетов писателя» (Дон. 1966. № 3)…

Конечно, славу писателю в ту пору создавали не похвалы, а такие вот поношения, поэтому, — говорит А. Кондратович, — «в тот же день номер как слизнуло языком из всех киосков. Статья сделала Семина сразу же популярным»[2586].

Повесть, — напоминает В. Кононыхина-Семина, — одобрили писатели, которых Виталий почитал: Ю. Домбровский, В. Некрасов, Ю. Трифонов, Б. Можаев, В. Лихоносов и др. <…> В 66–67 годах она выходит в Италии, Германии, Польше, США, Венгрии, Болгарии, Испании, Румынии, Чехии, Словакии, Японии, Англии[2587].

И то нелишне добавить, что, начиная с 8 ноября 1965 года, повесть целиком была перепечатана в эмигрантском «Новом русском слове».

Но это же означало и семь лет почти полного отлучения от печати на родине. Даже в «Новом мире», где и А. Твардовский в редакционной статье (1965. № 9), и В. Лакшин в статье «Писатель. Читатель. Критик» (1966. № 8) С. защищают, но повесть «Исполнение надежд», анонсированную на 1966 год, все-таки не печатают, как, за исключением трех маленьких рассказов, не печатают и другие его новые вещи. То ли не по вкусу они приходятся, то ли действуют соображения тактики. «Не следует, — написал, например, А. Твардовский своему заместителю А. Кондратовичу, — печатать в журнале новый рассказ В. Семина „В сопровождении отца“: парня можно подставить под еще один удар, а писать иначе он не может»[2588].

Спасибо еще, что все эти годы новомирцы отставленному от двора автору давали хотя бы подзаработать внутренними рецензиями на рукописи, по преимуществу, всякого рода графоманов. В одном из писем 1969 года к И. Борисовой С. даже съязвил: «Замечательный способ откачивать вредную энергию многих литераторов. Сколько таких рецензий уже написано! Теневая критическая литература!»[2589]

Уже после его смерти эти рецензии вместе с письмами коллегам-писателям были выпущены отдельным томиком: действительно превосходная критическая литература. Но одной ею жив не будешь, и С., брезговавший всегда работой на заказ, в 1972 году соглашается съездить в командировку на строительство КАМАЗа — и сначала в «Новом мире» (уже при С. Наровчатове), а потом и брошюрой (1975) выходят очерки «Строится жизнь». Большого греха в них нет, радости тоже, а утешение одно: «Камазовские очерки, — вспоминает Л. Левицкий, — помогли ему немного материально воспрять. С горькой усмешкой рассказывал он мне, что они дали ему больше денег, чем любая другая его вещь. Они помогли ему открыть дверь для печатания романа»[2590].

Для романа «Нагрудный знак OST» дверь открылась тоже, впрочем, не сразу. В воспоминаниях о юности, прожитой в фашистской неволе, цензура искала неконтролируемый подтекст, «набор, — как рассказывает В. Кононыхина-Семина, — дважды рассыпали в „Новом мире“ (объяснение: роман о каторге вызывает нежелательные аллюзии)»[2591]. И годы проползли, прежде чем он появился, наконец, в «Дружбе народов» (1976. № 4–5), вышел отдельными книгами (1976, 1977, 1978), был переведен в обеих Германиях, Польше, Чехословакии, и мюнхенское издательство «Бертельсманн» даже пригласило автора проехать по местам, памятным ему с юности.

Тут бы и работать, тем более что планы теснились: и романы «Женя и Валентина», «Плотина» надо было дописывать, и к давно вымечтанному роману о Герцене наконец приступать.

Не случилось. Не прожив и пятидесяти одного года, С. упал на садовой дорожке в Коктебеле и уже не поднялся: сердце подвело.

В течение более десяти лет после его смерти, — говорит В. Кононыхина-Семина, — его книги выходили в разных издательствах, журналы печатали ранее неопубликованное (времена наступили иные), были напечатаны воспоминания о нем. А теперь — полное забвение. Потому что снова иные времена[2592].

По случаю очередной годовщины Победы вышел, правда, сразу в двух издательствах «Нагрудный знак OST». Но «Семеро в одном доме» так и не появлялись в печати после 1989 года. Только и осталось что мемориальная доска на доме, где жил С., и надпись, выбитая на его надгробном камне: «Прости за то, что мы не понимали, как труден, как одинок путь к твоей высоте».

Соч.: Семеро в одном доме: Повесть. Ростов-н/Д., 1989; Что истинно в литературе: Литературная критика. Письма. Рабочие заметки. Ростов-н/Д., 2005; Из рабочих записок. Таганрог, 2010; Нагрудный знак «OST». М., 2015; То же. СПб., 2015.

Лит.: Джичоева Е. Преодоление: Очерк о жизни и творчестве Виталия Семина. Ростов-н/Д., 1982; Виталий Семин в воспоминаниях, письмах и литературной критике. Ростов-н/Д., 2007; Кононыхина-Семина В. Бессонница. Таганрог, 2010.

Семичастный Владимир Ефимович (1924–2001)

В историю литературы С. вошел всего несколькими фразами, да и то сочиненными не им самим.

Там ведь вот как совпало: 27 октября 1958 года Б. Пастернака исключили из Союза писателей, а на 29-е во Дворце спорта «Лужники» уже назначили торжественный пленум ЦК ВЛКСМ, посвященный 40-летию комсомола. И… То ли Хрущев действительно был тогда готов изгнать нобелевского лауреата из страны, то ли просто решил его припугнуть, но С., в ту пору первого секретаря ЦК ВЛКСМ, вместе с главным редактором «Комсомольской правды» (и хрущевским зятем) А. Аджубеем вызвали пред ясные очи.

В кабинете у Хрущева, — вспоминает С., — уже сидел Суслов.

Никита Сергеевич, обращаясь ко мне, спрашивает:

— Завтра ты с докладом на пленуме комсомола выступаешь?

— Да, я.

— А не мог бы ты в докладе «выдать» Пастернаку, как надо?

<…> Вот мы надиктуем сейчас с Михаилом Александровичем[2593] странички две-три, потом вы с Алешей посмотрите, с Сусловым согласуете, и действуй.

Хрущев вызвал стенографистку и начал диктовать. Тут были любимые им словечки: и «паршивая овца», и «свинья, которая не гадит там, где ест или спит»[2594] и пр. Типично хрущевский, нарочито грубый, бесцеремонный окрик, выпирающий из текста доклада, нарушающий общий его тон.

Когда он продиктовал слова о том, что, мол, «те, кто воздухом Запада хотят подышать, пусть убираются, правительство возражать не будет», я взмолился:

— Никита Сергеевич, я же не правительство!

— Не беспокойся! Мы будем сидеть в президиуме и в этом месте тебе поаплодируем. Люди поймут[2595].

И все действительно прошло, как должно: С. отбарабанил чужой текст, ему похлопали, Пастернака, и вместе с ним всю страну, напугали. Поэтому имеет ли значение, что роман «Доктор Живаго» С., «как и все присутствовавшие в зале, тогда еще не читал»?[2596] Человек с непроясненным образованием, С. скорее всего вообще не читал ничего «художественного», во всяком случае, в отличие от своего преемника С. Павлова, больше о литературе он никогда публично не высказывался.

Всего лишь