1906 года новый католический костел Святого Климента по праву окрестили «грандиозным» [Молдаванка, угол Белковской и Выгонной улиц, против Конной площади. Арх. В. А. Домбровский]. Своими четкими готическими формами сложенный из темнокрасного кирпича новый костел облагородил целый микрорайон, прилегающий к Товарной станции [Большой (Товарный) вокзал]. Его острые шпили виднелись далеко за пределами границ города, со стороны Тираспольской дороги» (Т. Донцова, Молдаванка. Одесса: Друк, 2000, 50–51).

18. На суше и на море

18//1

Заглавие. — «На суше и на море» — название известного в 20-е гг. иллюстрированного двухнедельного журнала путешествий и туризма; название фоторубрики в журнале «Огонек»; название сатирической поэмы Д’Актиля о туризме [см. ЗТ 1//4]; вообще повсеместное и достаточно избитое клише тех лет.

18//2

К портфелю была прикована серебряная визитная карточка с загнутым углом и длиннейшим курсивом… — Металлическая пластинка с загнутым уголком и гравированной каллиграфической надписью — типичное украшение юбилейных портфелей и папок-бюваров в старых учреждениях, обычаям которых следует, как мы видим, и «Геркулес». В повести соавторов «Светлая личность» (1928) встречаем «хромовый портфель с серебряной визитной карточкой с загнутым углом и каллиграфической гравировкой: «Старшему товарищу и бессменному руководителю в день трехлетнего юбилея»» [гл. б]. В фельетоне Н. Погодина упоминается портфель с адресом «от благодарных подчиненных в день…» [Из жизни чудаков, Чу 27.1929].

18//3

Некоторые из них [из мужчин] ограничивались только фиговыми листиками… — Пребывание в «костюме Адама» на городских пляжах на протяжении всех 20-х гг. — явление вполне обычное. «В воскресенье [на пляже] чистый срам. Голье, ну, в чем мать родила, по всей реке лежат» [М. Булгаков, Шансон д’этэ, Накануне 16.08.23 и Ранняя неизданная проза]. «Мужчины никогда не носят купальных костюмов, женщины — очень редко, так что довольно странно видеть на морских и речных пляжах близкое соседство мужских и женских зон» [Wicksteed, Life Under the Soviets, 151]. Американский гость описывает голые пляжи в 1930 в густо посещаемом туристами Царском (Детском) Селе, прямо под балконами дворца [Rukeyser, Working for the Soviets, 229]. В Ленинграде такой пляж непринужденно раскидывался в жаркие дни под сенью Ростральных колонн [фото в КП 32.1929].

В городах пляж по крайней мере состоял из мужской и женской зон; в деревнях отсутствовало и это деление: «В пригородах Москвы я нередко видел в летние дни, как население целой деревни, мужчины и женщины вперемешку, купались в реке совершенно голыми» [Boisanger, Moscou en 1925, 78]. Свидетельство еще одного американца: «Когда я вошел в воду в купальном костюме, целая деревня сбежалась смотреть на чудака, полезшего купаться одетым. Нормой считается снимать с себя все, в то время как купальник вызывает изумление и, вероятно, неодобрение, хотя из вежливости никто мне не давал мне этого почувствовать» [лето 1927; Noe, Golden Days…, 126]. В самом деле, немногочисленные носители купального костюма из молодежи вызывают осуждающие взгляды «морщинистых бабушек и дедушек» [Abbe, I Photograph Russia, 169]. Впрочем, иностранные наблюдатели с уважением отмечают тактичное поведение купальщиков:

«Хотя и купаясь без костюмов [молодежь разного пола] не имеет обыкновения глазеть друг на друга; если случается приближаться друг к другу, то лишь в мутной воде, которая служит всем ширмой… Обычно мужчин и женщин разделяет расстояние в сто-двести ярдов; если мимо группы купающихся наяд проплывает лодка, они погружаются по шею в воду… Вообще и на пляже, и в воде чувствуются безопасность и спокойствие… У русских, как и у других людей центральной Европы, есть сознание физической культуры; гордясь своим телом, они охотно подставляют его солнцу, воздуху, а иногда и взглядам другого пола — нес тем, чтобы кого-либо соблазнить, но с простодушным удовольствием от света, воздуха и красоты. Это отнюдь не выглядит как что-либо неприличное, относится к сфере привычного и общепринятого и не дает оснований говорить о более низких моральных нормах в России» [Noe, 132].

В отличие от известных кампаний «Долой стыд», этот массовый нудизм avant la lettre на советских пляжах был непринужденным и не содержал в себе идеологического вызова. Купавшиеся таким образом не искали «паблисити» и протестовали, когда известный американский фотограф Дж. Эбби, гость СССР в 1928 и 1932, наводил на них свою камеру: «Мы купаемся для своего удовольствия, а не для того, чтобы вы, иностранцы, нас использовали». «Это естественные, еще не испорченные цивилизацией люди», — с симпатией заключает Эбби [Abbe, там же]. Между прочим, согласно некоторым воспоминаниям о В. И. Ленине, именнно такое отношение к купанью считал нормой вождь революции:

«Помилуйте, за границей купаются же вместе сотни и тысячи людей не только в костюмах, но и без костюмов, и однако никогда не приходится слышать о каких-либо скандалах на этой почве. Нам предстоит большая работа за новые формы жизни, упрощенные и свободные, без поповской елейности и ханжества скрытых развратников» [В. Бонч-Бруевич, Как отдыхал Владимир Ильич, Ог 12.02.28].

18//4

На любом пляже мира можно встретить одного такого человека. Кто он такой, почему пришел сюда, почему лежит в полном обмундировании — ничего не известно. Но такие люди есть, по одному на каждый пляж. Может быть, это члены какой-нибудь тайной лиги дураков, или остатки некогда могучего ордена розенкрейцеров, или ополоумевшие холостяки, — кто знает… — Ср. пассаж, сходный по риторической структуре, у А. Аверченко, где речь идет, правда, о другого рода чудаках — о минимальных «двухстах покупателях», которые непременно найдутся у любого, даже самого ненужного печатного издания:

«Кто эти двести покупателей, двести чудаков? Неизвестно. Их никто не видал. Брюнеты они, блондины или рыжие, бородатые или бритые — Бог весть. Их никто не знает. Я бы дорого дал, чтобы лично взглянуть хоть на одного из этой таинственной «секты двухсот». Чем они занимаются? Домовладельцы ли, антрепренеры, библиотекари или конокрады? Это не узнано и, вероятно, никогда не узнается» [Человек, у которого были идеи].

18//5

И мелкая волна приняла на себя Егора Скумбриевича — примерного геркулесовца и выдающегося общественного работника. Через пять минут… его круглое глобусное брюхо закачалось на поверхности моря… — Литературность первой фразы ощутима в сопоставлении с такими строками, как: Волга в волны свои / Молодца приняла [М. Ожегов, Меж крутых берегов]; Волга, Волга, мать родная, / На, красавицу прими [из песни о Стеньке Разине]; Прими меня, матушка Волга [В. Брюсов, Фабричная] и др.

Вторая фраза вызывает в памяти финал рассказа Л. Толстого: «По волнам колыхалось желтое брюхо мертвой акулы» [Акула, из Второй русской книги для чтения]; ср. в связи с этим «рыбью фамилию» Скумбриевича.

18//6

На груди великого комбинатора была синяя