пережиточным и враждебным явлениям. Развилась манера душераздирающих выкликаний о том, чтобы «похоронить религию», «убить, задушить, растерзать бюрократизм», «раздавить гадину — многоименную, многоглавую Волокиту Волокитовну». Введение непрерывки [см. ЗТ 8//20] означало, что «ленивое, сонное, церковное воскресенье должно умереть». Характерны эти нагнетания прилагательных и глаголов, призванных бить по нервам и взвинчивать ярость масс на расправу с соответствующими пережитками. Школьники выходили на улицу с транспарантами «Смерть куличу и пасхе»; профессор-юрист читал публичную лекцию под заглавием «Похороны старого права»; смена кабинета в Англии описывалась как «Погребение Болдуина»; пуск фабрики-кухни — как «Смерть 24 000 примусов»; в передовой деревне крестьяне разыгрывали «Похороны сохи и плуга» 3 и «Похороны коромысла». Эта площадная символика, видимо, шла от давних международных марксистских традиций: так, в 1890 рабочие-социалисты в Германии устроили «похороны» враждебного им законодательства, с факельным шествием и пением. Но в целом использование похоронных мотивов имеет, конечно, более древние корни (не вдаваясь в историю, упомянем хотя бы регулярные «погребения» литературных противников на собраниях Арзамасского общества).

Развивая метафору дальше, упоминали такие атрибуты, как могила, крест, гроб, саван, свечи и т. д. В манифестациях и карнавалах эти атрибуты представали в буквальном виде — как гигантские кресты, катафалки, процессии, отпевания. В дни 10-летия Октября на демонстрациях можно было видеть огромный ткацкий станок с надписью: «Мы ткем саван мировой буржуазии». В журнале «Смехач» изображалась могила старого рубля с крестом в виде экономических «ножниц». На вхутеиновском карнавале в Парке культуры летом 1929 «нэпман, бюрократ, вредитель, кулак и поп ехали в допотопных извозчичьих пролетках на собственные похороны». В фельетоне Н. Адуева упоминался (вымышленный) сатирический журнал «Красный катафалк».

Гроб, этот непременный элемент агитационных выставок, демонстраций и зрелищ, применялся по разным поводам. «Здесь лежит последний неграмотный красноармеец» — гласила надпись на черном гробу, который воины Красной армии носили по ленинградским улицам в Первомай 1925. В октябрьскую годовщину того же года в Ленинграде рабочие холодильного завода везли ледяной гроб с замороженным в нем «Вторым Интернационалом»; без гроба этой организации не обошлись и празднества десятилетия революции в Москве. В эти же дни по столице ездили трамваи с сооруженной на крыше карикатурой «Российский капитализм в гробу». Бывшие беспризорники, чью коммуну в 1928 посетил М. Горький, к приезду гостя украсили залу картонным гробом с надписью «Капитал». В двенадцатую годовщину революции через Красную площадь в Москве двигались черные гробы с трупами «религиозных праздников» всех верований.

К ситуации в ЗТ близок очерк Н. Никитина «Предание»: рассказчик, нечаянно запертый в холодильнике, находит там гроб, а в нем — труп в сюртуке и цилиндре; потом оказывается, что «труп был куклою, спрятанной еще от октябрьских праздников, изображавшей капитализм в гробу» [Никитин, С карандашом в руке].

Маскарад смерти и погребения применялся также на производстве — для воздействия на нерадивых работников. На журнальной фотографии 1930 мы видим рабочих литейного цеха, насыпающих символические могильные холмы для лодырей и пьяниц: «Прогульщик Иванов, гуляет второй день, погиб для рабочего класса» и т. п. Рабочие Магнитогорска в повести В. Катаева соорудили для нарушителя трудовой дисциплины крест с надписью: «Здесь покоится Николай Саенко из бригады Ищенко. Спи с миром, дорогой труженик прогулов и пьянки». Агитгроб с надписью «Прогульщик, лодырь, лентяй» стоит как предмет мебели в комнате ударника Битюгова в киносценарии Ильфа и Петрова «Барак» (1932).

Частое употребление превратило метафору смерти в назойливый штамп. Соавторы находят оригинальный способ ее освежения, заставляя наивного Балаганова приходить в ужас при виде антибюрократического гроба.

Пародийное использование этого мотива (сходное с ЗТ в том, что герой ошибается насчет значения гроба) встречаем в рассказе Чехова «Страшная ночь»: чиновник и его приятели с ужасом находят у себя дома гробы, которые, как потом выясняется, присланы на сохранение их знакомым, гробовых дел мастером, опасающимся описи имущества.

[ «Похоронить религию» — Piccard, Lettres de Moscou, 82; «Убить бюрократизм» — М. Кольцов, В дороге // М. Кольцов, Сотворение мира; «Смерть куличу» — Пр 06.05.29; лекция юриста — Никандров, Профессор Серебряков; смена английского кабинета — КН 26.1929; фабрика-кухня — Ник. Ассанов, Двадцать четыре тысячи, КН 50.1929. Германия — Овчаренко, Август Бебель, 132; Арзамас и арзамасские протоколы, 100, 173,195 и др; крест-ножницы — Moch, La Russie des Soviets, 96; карнавал — Пр 11.06.29; Адуев, Похвала бюрократизму (1929), Избранное; ледяной гроб, неграмотный красноармеец, религиозные праздники — Tolstoy et al., Street Art…, 161, 163, фото 179; КН 47.1927; трамваи — Оценка художественного оформления десятиоктябрия, НЛ10.1927; коммуна беспризорных — М. Кольцов, В монастыре // М. Кольцов, Сотворение мира; литейный цех — Пж 19.1930; Катаев, Время, вперед! гл. 4; Ильф, Петров, Необыкновенные истории…, 329.]

Приключение Балаганова соответствует также известному мотиву рыцарского и готического романа, когда герой, преследуя или разыскивая кого-то, попадает в заколдованный замок и блуждает по его залам и переходам (например, Ариосто, «Неистовый Роланд» XXII и др.) В готическом жанре герой передвигается по лабиринтам таинственного замка, поместья или аббатства, наталкиваясь в его комнатах на разного рода ужасы — скелеты, окровавленные плащи, гробы, закованных в цепи узников и т. п. В «Романе леса» А. Радклифф герой находит сундук со скелетом [гл. 4], героиня — гроб, покрытый плащаницей [во сне, гл. 7]. В ее же «Удольфских тайнах» за одной из дверей скрывается труп [III.I] 4, в «Дракуле» Брэма Стокера — ящики с землей, служащие постелью вампиру [гл. 4]. В русской литературе эту традицию продолжают Жуковский (Что ж? В избушке гроб; накрыт / Белою запоной [Светлана]) и Пушкин [Сказка о мертвой царевне].

Подобный литературный фон вполне естествен для «Геркулеса» с его постоянными потусторонними ассоциациями.

18//20

В море, как видно, происходило тяжелое объяснение. — Мотив объяснений в воде, решения деликатных вопросов во время купанья мы встречаем у Теккерея [примирение в воде: Ярмарка тщеславия, гл. 25]. Серьезный разговор в воде происходит в «Дуэли» Чехова [гл. 1]. Здесь мотив, конечно, продолжает идею неуловимости Скумбриевича.

18//21

— Я это сделал не в интересах истины, а в интересах правды. — Слова бухгалтера Берлаги — отзвук дореволюционных споров между радикальными интеллигентами и их веховскими критиками об «истине» (как научной, философской категории) и «правде» (как категории, связанной с принципами морали, социальными идеалами и т. п.). Ср. характеристику П. Б. Струве: «Он был одинаково страстным мыслителем, искателем объективной истины и страстным борцом за моральную правду и общественное строительство» [Зернов, Русское религиозное возрождение, 152. Ср. также статью Н. А. Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда» [в кн.: Вехи].

18//22

…В концерне «Геркулес» это называется загнать в бутылку… И сможет ли это когда-нибудь понять наш добрый доктор математики Бернгард Гернгросс? — Выражение «загнать в пузырек» в смысле «довести до неистовства, до изнеможения»