Гитлер вмешивался в руководство войсками, не ставя в известность и Гудериана. Он решил передислоцировать корпус Grossdeutschland из Восточной Пруссии на побережье выше фронта по Висле, но это заняло столько времени, что это мощное воинское соединение оказалось выведенным из боевых действий на несколько дней в самый решающий момент сражения. Гудериан был в отчаянии от того, что Гитлер по-прежнему отказывал в выводе запертых на Курляндском полуострове дивизий для усиления войск в рейхе. То же самое можно было сказать о непомерно больших немецких силах в Норвегии. Хуже всего, с точки зрения Гудериана, было решение Гитлера перебросить Шестую танковую армию СС на венгерский фронт.

Черняховский обнаружил, что оборона немцев на Инстербургской линии в Восточной Пруссии гораздо сильнее, чем ожидалось. Поэтому грамотным маневром он отвел 11-ю гвардейскую армию, провел ее в тылу других трех армий и направил на северный фланг вражеской обороны, который был менее защищенным. В соединении с наступлением 43-й армии через реку Неман в районе Тильзита этот прорыв посеял панику в немецком тылу.

Армии Рокоссовского, ударившие с юга, стремились к устью Вислы, чтобы отрезать Восточную Пруссию полностью. 20 января Ставка неожиданно приказала Рокоссовскому наступать также и на северо-восток, чтобы помочь Черняховскому. Менее чем через два дня 3-й гвардейский кавкорпус на правом фланге вошел в городок Алленштайн. На следующий день передовые части 5-й гвардейской танковой армии генерал-полковника Вольского обошли Эльбинг и вышли на побережье Фриш-Гаф (теперь – Калининградского залива) – длинной замерзшей лагуны, отделенной от Балтийского моря песчаной косой. Восточная Пруссия была почти полностью отрезана. Немного западнее устья Вислы находился концлагерь Штутхоф. Лагерная охрана, напуганная приближением Красной Армии, убила 3 тыс. евреек, стреляя, или выгоняя их на тонкий лед, чтобы они провалились в ледяную воду.

Эрих Кох, гауйляйтер Восточной Пруссии, все еще отказывался разрешить эвакуацию мирного населения. Они слышали отдаленные залпы артиллерии, когда началось советское наступление, но их просьбы об эвакуации отклонялись местными руководителями нацистской партии. В большинстве случаев эти чиновники сами удрали, бросив население на произвол судьбы. Отступающие немецкие солдаты оповещали все хутора и деревни, побуждая всех бежать как можно быстрее. Некоторые, особенно старики, кто не мог оставить свой дом, решили остаться. Поскольку почти все мужчины были призваны в фольксштурм, женщинам пришлось запрягать повозки, возможно, иногда с помощью работавших на немцев пленных французов, и загружать их одеялами и едой для себя и детей. Колонны беженцев двигались через заснеженные поля при морозе до минус 20 градусов.

Беженцы из Кенигсберга думали, что благополучно бежали на поезде, но когда добрались до Алленштайна, их вытащили из вагонов советские солдаты 3-го гвардейского кавкорпуса, обрадованные, что обнаружили такой источник добра и женщин. Большинство из тех, кто пытался бежать по дороге, были перехвачены советскими войсками. Некоторых просто раздавили в повозках гусеницы советских танков. Других ждала еще худшая судьба.

Леонид Рабичев, лейтенант-связист 31-й армии, так описывал сцены у Гольдапа. «Все дороги были заполнены стариками, женщинами и детьми, большие семьи медленно двигались на повозках, на машинах или пешком на запад. Наши танки, пехота, артиллерия, связисты догоняли их и расчищали себе дорогу, сталкивая лошадей, повозки и пожитки на обочины. Затем тысячи солдат оттесняли старух и детей. Забыв свою честь и долг, забыв об отступающих немецких частях, налетали на женщин и девушек. Женщины, матери и дочери, лежат слева и справа от шоссе, и перед каждой стоит хохочущая толпа мужчин со спущенными брюками. Уже окровавленных и теряющих сознание оттаскивают в сторону. Детей, которые пытались помочь, застрелили. Слышны смех, рев, насмешки, крики и стоны. А командиры – майоры и подполковники – стоят там, на шоссе. Некоторые смеются, но некоторые руководят происходящим, чтобы все их солдаты без исключения могли поучаствовать. Это не обряд инициации, и не имеет никакого отношения к мести проклятым оккупантам, это всего лишь адский, дьявольский групповой секс. Это означает полную потерю управления и жестокую логику обезумевшей толпы. Я сидел в кабине нашей полуторки и дрожал, пока мой водитель Демидов стоял в одной из таких очередей. Я думал о Карфагене в «Саламбо» Флобера. Полковник, который только что руководил происходящим, не смог противиться искушению и встал в одну из очередей, пока майор расстреливал свидетелей: впавших в истерику детей и стариков».

Наконец, солдатам приказали быстро закончить и садиться по машинам, потому что они мешали проходу другой части. Позже, когда обогнали другую колонну беженцев, Рабичев увидел повторение тех же сцен. «Насколько хватало глаз, повсюду трупы женщин, стариков и детей среди куч одежды и перевернутых повозок… Вечереет. Нам приказано найти место для ночевки в одной из немецких деревень, у шоссе. Я повел свой взвод в село за два километра от шоссе. Во всех комнатах – трупы детей, стариков и женщин, которых изнасиловали и застрелили. Мы так устали, что не обращаем на них внимания. Мы так устали, что ложимся среди трупов и засыпаем».

«Русские солдаты насиловали каждую немку от восьми до восьмидесяти, – отмечала советский военный корреспондент Наталья Гессе, близкий друг Сахарова. – Это была армия насильников. Не только потому, что они помешались от похоти, это была еще и форма мести».

Было бы слишком поверхностно приписывать такое поведение просто похоти или мести. Прежде всего, было много солдат и офицеров, которые не принимали участия в изнасилованиях и ужасались действиям своих товарищей. Убежденных коммунистов поражал беспорядок, а управляемая природа советского общества не позволяла представить такую недисциплинированность. Но исключительные тяготы жизни на фронте создали свое сообщество, и многие стали удивительно откровенными в своей ненависти к колхозам и к подавлению, которое царило в их жизни. Солдаты очень возмущались огромными жертвами, понесенными в большом количестве бессмысленных атак, и унизительным отношением, которое им приходилось терпеть. Солдат отправляли на ничейную землю снимать форму, и даже белье с мертвецов, чтобы одеть пополнение. Поэтому, хотя и существовало сильное желание мести немцам, которые вторглись на их Родину и убивали их родных, был и значительный элемент той же причинно-следственной связи, которая определяла психологическое состояние японских войск. Соблазн справиться с унижениями и страданиями, которые они перенесли, был определяющим, и теперь все накопившееся срывали на беззащитных женщинах врага.

При Сталине понятия любви и сексуальности жестоко подавлялись в политической среде, которая стремилась «деиндивидуализировать индивида». Сексуальное образование было запрещено. Попытки Советского государства подавить либидо своего народа создало то, что один русский писатель описывал, как особый вид «эротизма бараков», который был намного примитивнее и жестче, чем «самая грязная зарубежная порнография». И это, в соединении с совершенно ожесточающим эффектом бойни на Восточном фронте и пропагандой всеобщего возмездия, поощряемой в статьях и публичных выступлениях политработников, дало взрывной эффект, когда советские войска вторглись в Восточную Пруссию.