И выпить водочки стакан.

Пройдут года, десятилетья,

Уйдёт в историю война,

И в благодарность от потомков

«Спасибо!» скажет нам страна.

И как же хочется, чтоб внуки

Не забывали на века…

Не ордена и не медали…

А просто наши имена!

Седой закончил читать, достал новую папиросу из помятой пачки «Беломорканала» и, поддев на лопатку уголёк, прикурил, затянулся и запустил струю дыма перед собой, пытаясь отпугнуть комаров, зудевших у самого лица.

Наступила та самая минута, когда никто не хотел нарушать тишину, давая друг другу шанс вдуматься в сказанные слова и, быть может, осмыслить их значение для каждого.

Безмолвие нарушил всегда серьёзный и немногословный Шон:

– Пацаны, а наши имена точно запомнят? Не получится снова так, что наши внуки опять с оружием в руках фашистскую дрянь гонять станут? Вот ведь обидно будет.

– А ты не думай о том, чего мы уже не увидим. Ты просто делай своё дело сейчас и вложи в ребёнка то, что считаешь правильным для себя, как это сделали твои деды и отец с мамой, – ответил ему Формил, сидевший несколько в стороне от костра, но слышавший разговор. – Правильные стихи, Седой. Не за медалями мы пришли сюда, а историю делать. Нас не забудут и имена не забудут. Мы теперь подвиг дедов только укрепили. Так укрепили в наших генах, что ни одна гейропейская дрянь не сможет его из наших потомков выдавить. Правильные стихи, и слова правильные.

– Что же ты молчишь, Валера? – Седой повернул голову в сторону Бурого.

Тот смолчал и просто протянул очищенную картофелину Седому…

Костерок уже никто не поддерживал. Печёная картошка закончилась. Тёмно-синяя безлунная ночь тихим покрывалом легла на гранитные скалы, ограждавшие Кальмиус, укрыв собой блиндажи, капониры, палатки и контуры замаскированных орудий гаубичной батареи.

«Кто же моё-то имя запомнит? Кто меня поминать будет? Кто продолжит меня? Жениться надо. Вот перемирие наступит, и познакомлюсь с кем-нибудь. Глядишь, и семья появится. Лишь бы сегодня без стрельбы обошлось», – проговорил мысленно Бурый и, укутавшись бушлатом, ушёл в глубокий сон…

Боевой тревоги не случилось, и это позволило бойцам наконец-то выспаться за долгие недели еженощных боевых стрельб. Однако утром, следом за завтраком, начали подходить грузовики с боезапасом. Комбат дал приказ вырыть дополнительные капониры для снарядов, и стало понятно, что машин будет больше обычного. Лишних вопросов никто не задавал, стараясь не задерживать разгрузку. В общем, всё и так было понятно – будет жарко. Ещё припекало, но день давно пошёл на убыль, когда был разгружен и отправлен последний грузовик с пустыми ящиками и выбитыми гильзами.

В это же время на задание уходили разведчики-корректировщики в составе Серёги Формила, Коли Амиго и Саши Бати. Никто не спрашивал их ни о чём, лишь пожимали крепкие, жёсткие ладони, похлопывали по плечам, произнося короткое «Удачи!». Преодолев вброд речку, три лохматые зелёные фигуры поднялись вверх по узкой тропинке, выдолбленной прямо в стене гранитной береговой скалы, ещё раз помахали на прощание и пропали из виду вместе с отблесками заходящего за горизонт августовского солнца.

Командир батареи, собрав возле своей палатки старших расчётов, топогеодезиста с радиотелефонистом, проводил совещание. Говорили вполголоса и до постороннего уха, окажись оно в поле слышимости, дошли бы только отрывистые фразы, трудно слагаемые в осмысленные предложения или хотя бы в словосочетания.

Под навесом, установленным по центру небольшого майдана, образованного тремя палатками, разместились бойцы. Кто-то лежал на боку, вытянув ноги; кому-то было удобнее просто сидеть на пеньке, упершись локтями в колени; некоторые разместились, скрестив и сложив ноги под брюхом, подобно индейским вождям вокруг священного костра при раскуривании трубки мира. Правда, костёр разводить запретили под угрозой строжайшего наказания, а вместо трубки курили каждый своё: от самосада до «Хортицы» и от «Беломорканала» до «Мальборо». Даже после славных трудов, несмотря на напряжение мышечных тканей и ломку по всему телу, никто не шёл спать, отдавая предпочтение возможности не в первый и, дай Бог, не в последний раз поговорить, послушать, покурить, пообщаться с теми, с кем, быть может, через минуту или на рассвете окажешься под одним обстрелом, в одном окопчике; с кем и так многие дни и недели надламываешь хлеб и делишь палатку; за кем докуриваешь окурок или оставляешь крайнюю затяжку сам; кому, быть может, ты будешь обязан жизнью или сам пожертвуешь своей ради него. Боевое братство-явление особенное и в истории развития межчеловеческих отношений существует столько, сколько ведутся войны на земле. Братство воюющих мужчин-уникальное понятие, которое нельзя впитать с молоком матери. Только тяжелейшие условия, сопряжённые со смертельным риском и огромным совместным ратным трудом, когда поровну делятся боль и опасность, лишения и трудности, когда всех единит общая цель и вера в одну победу, – вот то, что монументально цементирует, даже на долгие годы после войны, братство, рождённое в боях.

– А вот скажи мне, брат, – обратился Шахтёр к Седому, – вот ты на гражданке кем работал?

– Экономист я, по труду и управлению персоналом. А что?

– Не мужская работа. Рабочей косточки в тебе нет, сразу видно.

– С чего ты решил так? Я разве меньше тебя снаряды гружу и в ствол заряжаю? Или я это делаю слишком интеллигентно, по-твоему?

– Я о другом говорю. Мне кажется, что мужик должен работать мужскую работу. Уголь добывать, стройку строить, землю пахать. Ты не согласен?

– Да, это мужская работа, но и управлять экономикой – дело нешуточное и требующее куда больше умственных способностей и логики, чем они есть у женщин. Хотя есть примеры, когда бабы управляют лучше мужиков. Но ведь мы имеем примеры и того, как женщина показывала результаты, превосходящие мужские. Паша Ангелина, чем не пример? Так что, Саня, не всё можно измерить половой принадлежностью. Скажи мне ты теперь, как ты относишься к артистам, поэтам, парикмахерам в штанах?

– Думаю, что это люди ленивые и слабые для мужской работы.

– А как же Никулин Юрий, Анатолий Папанов, Владимир Этуш – «товарищ Саахов», Иннокентий Смоктуновский? Разве они не мужчины? Ведь все эти люди воевали добровольцами, каждый был ранен в бою, и мне кажется, что они сделали для страны не меньше, чем Стаханов.

– А я Седого поддержу, – вступил в разговор Бурый. – Мужик ты или нет, лучше всех скажет твоя баба, жена, невеста, любимая женщина.

– Это точно, – произнёс неожиданно подошедший Андрюха Тень, – мужик не по работе определяется, а по способности содержать семью. Он может быть прекрасным женским мастером и кормить своих домочадцев куда лучше любого