Между тем авторитетные лидеры правого крыла эмиграции, принципиально остававшиеся на позициях «Единой и Неделимой России», но желавшие сталинскому СССР поражения, заявляли о своем отказе от всяких имущественных и властных притязаний после свержения большевизма в России. Как уже отмечалось, эти идеи были приняты как руководство к действию Российским зарубежным съездом 1926 года. Они базировались на принципах, провозглашенных политическим лидером эмиграции великим князем Николаем Николаевичем и председателем РОВС П.Н. Врангелем. Приверженность этим идеям неоднократно подтверждалась и в начале 1940-х годов[180]. Однако это очевидное обстоятельство основателями РЭОД игнорировалось.

В то же время, хорошо представляя себе психологические типы эмигрантов, для которых были характерны пораженческие настроения, идеологи РЭОД пытались перетянуть их на свою сторону. Так, Марк Слоним стремился убедить тех, кто считал Россию погибшей, в том, что революция — это не только крушение старого уклада жизни, но и рождение нового. Других, которые, по его оценке, перенесли свою ненависть к большевизму на весь народ, он упрекал в потере эмоциональной связи с народом[181].

Особое значение основатели РЭОД придавали разоблачению расовой теории германских нацистов. Н.Н. Алексеев писал, что некоторые эмигранты «не отдают в ней никакого отчета и потому считают немцев своими друзьями и возможными освободителями России»[182]. Свою статью, опубликованную в № 1 газеты «Оборонческое движение», он проиллюстрировал цитатами из Гитлера, Розенберга, Франка, передовиц нацистской печати и книги Гауха «Новые основы учения о расах».

В том же номере отдельно была приведена большая подборка высказываний вождей Третьего рейха о «превосходстве германской нации» над всеми другими, в том числе и над русской. Алексеев заканчивает свою статью следующим утверждением: «Благородное человечество» обязано германскому духу созданием еще другой теории, применение которой стоило также немало крови — теории борьбы классов. Но эта последняя учит о «последнем освобождении» всех людей через «класс-Мессию» — международный пролетариат. В основах своих теория борьбы классов гуманистична, тогда как теория борьбы рас — явно бесчеловечна. Она зовет не к «последнему освобождению», но к «последнему угнетению», как идеалу… И бороться с марксизмом силой национал-социализма — не значит ли это просто — «из огня да в полымя»?[183]

Участники РЭОД уделяли много внимания Дальнему Востоку: положению российских эмигрантов в Маньчжурии, агрессивным планам Японии и безопасности дальневосточных границ СССР. Поэтому одним из главных объектов критики РЭОД избрало Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурии (БРЭМ). Инициатива создания бюро исходила от командования Квантунской армии, цель которого состояла в том, чтобы таким образом облегчить себе проникновение на территорию советского Дальнего Востока. С русской стороны вдохновителем создания бюро был атаман Г.М. Семенов, который использовал его для преследования эмигрантов, несогласных с его взглядами и действиями. Жертвами преследования становились не только либерально настроенные эмигранты, но и представители правых кругов. По этим вопросам основатели РЭОД неоднократно направляли телеграммы Генеральному секретарю Лиги Наций Авенолю и председателю международного офиса Нансена для беженцев Гансону: они просили защитить своих соотечественников, проживающих на Дальнем Востоке, от преследования со стороны Бюро по делам русских эмигрантов в Маньчжурии.

Идеологам РЭОД приходилось и самим отвечать на критику, исходившую в том числе и из лагеря, который они считали близким по духу. П.Н. Милюков в своей газете «Последние новости» обвинял организаторов движения в том, что они присвоили себе название того явления, которое существовало в эмиграции уже давно и независимо от них. Ему возражали, что главным является единение оборонческих сил, а не выяснение того, кто был провозвестником идеи.

Одним из важнейших для РЭОД был вопрос: «Станет ли Красная армия защищать Россию?» Ответ давался только положительный. При этом утверждалось следующее: «Да, народы Союза будут защищать свою страну. И не только территорию, посевы и недра, леса и реки: они будут защищать землю, родившую Революцию, освободившую их от векового рабства царю и помещикам; Революцию, вернувшую им человеческое достоинство»[184].

Подобные утверждения дали основание А.И. Деникину обвинить РЭОД в том, что оно черпает свою идеологию «на улице Гренель»[185], где находилось советское посольство.

Вступление в ряды РЭОД зачастую становилось результатом неадекватной оценки событий, происходящих в СССР. Так, донской казак Александр Семенченков писал: «Советское правительство, после семнадцатилетнего расказачивания казачьих областей, всенародно объявило о восстановлении казачества»[186]. Заявляя о начале «новой эпохи» для родных ему краев, он сообщал о возобновлении ношения казачьей формы в СССР и о том, что иногородним якобы предложено «в циркулярном порядке ее надеть». Из этого он делал вывод, что с вековой враждой казаков и иногородних покончено навсегда. Попутно он критиковал казаков-националистов, отстаивавших идею создания независимого государство Казакия на юго-востоке России после ликвидации СССР.

Но чаще участие в РЭОД становилось следствием перипетий эмигрантского существования. Так, Г.А. Грехов выступил со статьей в жанре открытого письма. Этот чрезвычайно эмоциональный документ свидетельствует прежде всего о разочаровании рядового участника Белого движения в руководителях военных организаций российского зарубежья: «Многолетние скитанья, „собачья жизнь“, борьба за кусок хлеба и за право этот кусок хлеба заработать, бездеятельность и пустословие „вождей“ заставили нас задуматься и посмотреть в будущее уже не чужими, а своими собственными глазами… Началась внутренняя вражда, и доброволец 1917 года перестал узнавать добровольца 1936 года»[187].

Приход людей, подобных Грехову, в лагерь оборонцев, равно как и противоположное стремление других связать с Гитлером надежду на долгожданный «весенний поход», было следствием одного и того же: глубокого психологического надлома, охватившего российское зарубежье вообще и военную эмиграцию в частности во второй половине 1930-х годов.