Хотелось взвыть в голос и умыться слезами, но не могла. Душа рвалась на части, но я словно замкнулась.

Не хотелось верить в то, что мама смертельно больна, что скрывает это уже больше года, но увиденная сегодня в её доме картина до сих пор стояла перед глазами.

Мама за ту неделю, что я её не видела, так сильно похудела, что я охнула и сразу всё поняла. Она едва ходила, держась за стены, и всё равно её раскачивало во все четыре стороны от слабости. Бледная и измученная, неудивительно, что я до неё всё воскресенье не могла дозвониться.

— Мама, почему ты ничего не сказала? — только и смогла я прошептать в ответ на её признание.

— Не надо меня упрекать! — возмутилась родительница слабым голосом.

— Мам…

Но она меня перебивает.

— Что мам?! Что?! Ты и так вечно измотанная, думаешь, я не замечаю. Толку от моих признаний?! Я попыталась излечиться, но не вышло. Сейчас уже всё.

Её «всё» звучит у меня в голове. Всё… в нашем с ней случае означает конец и смерть в самом её неприглядном виде.

До вечера на автомате копалась в бумажках, а потом поняла…

Нифига! Надо хоть что-то попытаться сделать, даже если мне придётся связать мою родительницу.

Позвонила своей однокласснице, мы с ней как-то случайно встретились полгода назад и теперь иногда переписываемся.

Варя хирург, и, возможно, сможет мне помочь.

Через два часа маму, вонзающую в меня злые взгляды уставших глаз, госпитализировали в стационар.

И начался мой кошмар.

Днём на работе, потом несусь в больницу и после домой к совсем заброшенному матерью ребёнку.

О несчастье рассказала только своей тётке, она хоть и седьмая вода на киселе, но родственница, да и помощь с Эвой мне тоже была нужна. Кирилл уехал на двухдневную командировку ещё во вторник, так что свидание мы снова отложили. С ним я тоже не стала делиться подробностями, объяснив своё состояние небольшим недомоганием вследствие простуды.

В ночь с четверга на пятницу маме стало совсем плохо. Варя позвонила мне в начале третьего и попросила приехать. Пришлось попросить Татьяну в срочном порядке выдвинуться ко мне на ночёвку и утром отвезти дочь в сад.

— Может, не стоит одной ехать? Давай позвоним кому-нибудь, — шептала моя тётка, едва переступив порог квартиры.

— Кому?

Женщина задумалась, а я в свою очередь быстро натягивала спортивный костюм и кроссовки.

— Танюш, не надо мне никого. Вот ты приехала, и это здорово. Я за Эвелину переживаю, — прекратила глубокомысленные раздумья родственницы.

— А я за тебя, — сочувственно с надрывом шёпота призналась она.

— Всё будет хорошо. Обещаю. Я справлюсь.

Ага. Мне деваться просто некуда. Как говорится, позади враги — впереди Москва.

— Всё. Я поехала, если что, то я на телефоне.

Тётушка, перекрестив меня, печально покивала.

А потом … я не успела. Мама умерла за пять минут до моего приезда. Хотя Варя мне сказала, что меня бы в реанимацию всё равно никто не пустил, но чувство обиды на себя непутёвую и грёбанную жизнь никуда не исчезло, так же как и извечное «если бы…».

К шести утру пришло понимание нового дня, а, следовательно, продолжать сидеть в приёмном отделении бесформенной кучей больше нельзя. Набрала Варе, чтобы уточнить, когда и как мне можно будет забрать маму.

Подруга всё объяснила и пообещала помочь оформить все необходимые документы.

Следующий этап — работа.

У нас шесть, в Москве три ночи, но я уверенно набираю номер Аренского.

— Ева? Бессонница? — после третьего гудка хриплый после сна голос босса бьёт по моим издёрганным нервам.

Хочется плакать, но нельзя, так что, сцепив зубы и уперевшись горячим лбом в холодную стену, стараюсь быстро и связно донести свою мысль.

— Почти. Богдан Анатольевич, у меня пару часов назад умерла мама.

— Вот же сука… — неожиданно эмоционально звучит в отдалении от его трубки.

Скорее всего, это он не мне …

— Богдан Анатольевич, извините, что посреди ночи, но меня сегодня и завтра не будет. Я потом напишу все заявления на отпуск без содержания. В понедельник, крайний срок вторник, выйду на работу.

Тараторю, чувствуя, как тяжело даётся разговор и понимание, что это только мои проблемы, которые Аренского мало волнуют.

— И ещё, Богдан Анатольевич, архив немного не завершён, но основные дела и договоры я нашла. Всё необходимое лежит у вас на столе. Если что-то срочное, то я, конечно, подъеду.

— Ева, притормози, — раздражённо просит шеф, что я и делаю.

Всё основное я и так уже высказала.

— Ты где? — неожиданно для меня спрашивает начальство.

— В больнице.

Начинаю раздражаться, так как не понимаю, зачем ему знать где я и что я?!

— За рулём?

— Да.

— Не смей. Сейчас берёшь такси и едешь домой. Пьёшь убойную дозу какой-нибудь успокаивающей хрени и спишь. Минут через десять- пятнадцать тебе позвонит похоронный агент. Ответишь на его вопросы, обо всём остальном он позаботится сам. Ева, ты меня поняла?

Нет, но холодный и рассудительный голос Аренского делает своё дело. Я начинаю мыслить связно.

— Да, но …

— Тенева, никаких «но». Я сегодня не вернусь, текучкой займётся Сабуров, ты пока в офисе не нужна.

— Поняла, Богдан Анатольевич, не нужна.

— Ева, ты нихрена не поняла. Ладно, потом разберёмся. Всё, вызывай такси и жди звонка агента.

Босс сбрасывает вызов, но я всё стою с прижатым к уху телефоном.

Аренский за две минуты решил все мои проблемы, кроме огромного вакуума внутри меня.

Можно, конечно, послать в задницу и носорога, и бабуина, и его, и его агента и всё сделать самой, чтобы хоть как-то заполнить эту пустоту, но это глупо.

И не поможет.

Так что вызываю такси, еду домой и по дороге отвечаю на соболезнования и простые вопросы позвонившего агента. Мы договариваемся встретиться в пять вечера, чтобы выбрать цветы и прочие детали для оформления.

Приехав домой в звенящую без Кнопки тишину, делаю фотки нужных агенту документов. Следующий этап — сон, но дома ничего нет. Даже валерьянки.

В глаза бросается начатая бутылка водки, купленная для компрессов моей периодами болящей коленки. Недолго думая, наливаю стакан и выпиваю залпом почти половину.

Опьянение наступает даже быстрее, чем я успеваю принять душ. Доползаю до дивана и вырубаюсь.

Спала я долго и тяжело. Снились кошмары — мой развод, бывший муж, ехидно усмехающийся с его прощальной фразой — да кому теперь будешь нужна, больница, где я всё не могу найти нужную мне палату с умирающей мамой и даже босс с вечным холодом в его тёмно-серых глазах.