Пройдя немного, услышал за собой чьи-то крадущиеся шаги, остановился. И шедшего сзади тоже не слышно стало. Погляд юркнул за дерево, увидел при свете месяца, как за угол пристройки метнулась чья-то тень; в два прыжка очутился в том месте и схватил за плечи хилого мужичонку, у которого они спрашивали об имени хозяйки. Тот хотел было закричать, но ладонь Погляда широко легла на рот соглядатая и сильно сжала его губы.

— Молчи, а не то придушу! — со злостью проговорил кузнец.

Оказалось, что велено было мужичонке следить за Поглядом, если тот вдруг задумает перед сном куда-то пойти. Он и стал следить, тем более что гость направился к кузнице.

— А почему же «тем более»?.. — строго вопросил Погляд. — Уж не связано ли это с тайной ковки оружия?.. Говори!

— Не ведаю я, о какой тайне ты говоришь. Отпусти... Если закричу, в первую очередь схватят твоего дружка, который сейчас в спальне хозяйки находится, а опосля и тебя.

— Знай, прежде чем схватят, ты под мои ноги со сломанным хребтом свалишься.

— Руки у тебя и впрямь, как у кузнеца.

— А я и есть кузнец!.. И правильно вы решили доглядывать за мной. Мы с другом оказались здесь, чтоб тайну ковки узнать. И ты нам в этом поможешь... Вот гляди! — Погляд полез за пояс, снял с него кожаный мешочек с золотыми и серебряными монетами, высыпал их на свою ладонь. — Выбирай: или всё это твоё будет, или бездыханным лежать...

Мужичок всхлипнул. И не из жалости к себе или чувства омерзения, что встанет на путь измены, если возьмёт сейчас содержимое мешочка, — всхлип его породило никогда ранее не испытанное ощущение близкого богатства: вот оно, рядом, лишь протяни руку... И волна какой-то несдержанности прокатилась снизу доверху, застряв в горле, а когда разжалась, мужичонка снова всхлипнул и будто отрешённо сказал:

— Ладно, раскрою я тебе эту тайну. Но золото и серебро дашь мне вперёд, а я от тебя ни на шаг...

— А куда ж ты денешься? — посмеялся Погляд.

— Ия про это самое... Пойдём пока к тебе в пристройку. Подождём нужного времени. Оно скоро подойдёт... Только потом не пужайся... — нехорошо осклабился вёрткий мужичонка.

— Постараюсь! — твёрдо заверил его засечный кузнец.

Сидели в темноте, не зажигая лучины. А в кузне всё раздавался не утихающий ни на миг перестук, из верха летели искры и, сгорая, исчезали в ночи.

На небе светил месяц, а тут начал заволакиваться плотными тучами, разом посвежело, предвещая дождь. Закапало. Погляд и мужичонка облегчённо вздохнули: им это на руку. А уже ближе к полуночи дождь пошёл густо, безостановочно.

Потом они выбрались на улицу и побежали в сторону строений, скорее похожих на клети без окон, с одной лишь широкой дверью. Погляд обратил внимание на ширину двери, которая составляла не менее четырёх локтей[65]. И тут кузнеца осенило: «Бог мой, здесь же свиней откармливают!.. А потом в жир живой свиньи засовывают разогретые докрасна клинки и закаливают. Делов-то!.. Так и мы делаем! Дурак, зачем я заранее мужичонке заплатил!.. Узколобик, а на золото особый нюх имеет. Поди теперь, забери назад... Завизжит, что твоя свинья, когда из-под засунутых в неё клинков начинает с кровью и жидким салом пар выходить...» Перейдя на осторожный шаг, раздумывал кузнец далее: «Только почему-то тихо в этих строениях, ни одного звука не слыхать... Хотя вроде как цепи звякнули...»

Погляд повернул голову к мужичонке, тот приложил к своим слюнявым губам указательный палец и потянул кузнеца за рукав. Схоронились за деревьями.

— Молчи и наблюдай, — осмелел мужичонка.

Вскоре звяканье цепей стало ещё явственнее. Внутри строения долго возились с запором — так долго, что и дождь перестал; освободился месяц от туч, лишь шуршали капли, стекая с веток и падая на жухлую траву и опавшие листья.

Наконец-то дверь отворилась, и стражники вывели... нет, не свинью, а какое-то странное, скованное цепями чудовище. Поражали его размеры: оно еле протиснулось в проем двери, в который свободно могли пройти бок о бок трое. Чудовище это при более пристальном рассмотрении походило на человека: вон торчит на покатых плечах, заплывших жиром, голова, вон и живот, словно лодейная бочка, которую ставят в лежню, и ноги, что два бревна. Гремя цепями, это жирное существо потихоньку начало продвигаться к кузнице, подталкиваемое сзади стражниками.

И тут Погляд всё понял: «Вот в чём тайна роденской ковки, вернее — закалки!.. Для этой цели, оказывается, не свиней используют, а рабов, выбирая на торжище склонных к тучности... Откармливают их, наверное, давая в пище мучное... Да скажи я такое Светозару!.. Да он справедливец!.. Хотя погоди, Погляд, — мысленно назвал сам себя кузнец по имени. — Ведь киевские князья, если они указы издают для обеспечения тайности, тоже знают об этом. И ничего!.. Дозволяют... А Дир, сказывал воевода, не раз похвалялся лезвием своего меча...»

— Сколько же дён нужно кормить человека, чтобы он в такую жирную громадину превратился? — спросил Погляд.

— Не дён требуется, а ровно пять месяцев. Столько содержат раба без движения, прикованного цепями, на просяных лепёшках и родниковой воде... Хошь поглядеть, как в него сейчас, живого, раскалённые клинки всаживать станут?.. Не хочешь... Тут ведь какая тайна... — разговорился мужичонка. — В жире живого человека мужского пола особая кислотность имеется, она-то и придаёт крепость мечам и ножам. Я тоже был когда-то мастеровым, не смотри, что хлипкий... Горновым работал, только вот стал теперь задыхаться. Мой дед ещё учил меня закалять клинки в моче старого козла. Но выходило хуже... Даже хуже, чем в жире живой свиньи. Да...

Утром Погляд встретил возбуждённого Ярила. Тот, как жеребчик, взял с места в галоп, нетерпеливо поведав о событиях прошедшей ночи:

— Ну, Погляд, если мы ещё на одну ночь задержимся, придётся тебе мне на смену идти... Я боле не сдюжу! Такая, брат, вёрткая стерва: до зари заснуть не давала... Что она со мной только не вытворяла, чего только не проделывала!.. Жуть!

— Мне тоже, Ярил, вертунок встретился...

И Погляд рассказал обо всём, что случилось, что удалось увидеть и узнать.

— Поэтому успокойся, другую ночь на этом дворе тебе, Ярил, проводить не придётся... Давай потихоньку, брат, уносить ноги!

Дружиннику Доброславу, приближенному к Аскольду, можно было бы откровенно сказать князю, что жена Настя беременна, и остаться с ней и приёмным сыном Радованом в Киеве, а не сопровождать Сфандру в поездке на Кавказ, но что-то остановило его. Рассудил — поездка много времени не займёт, Настя всего на третьем месяце, поэтому дорога сия не должна быть ей в тягость. Да жена и сама не возражала, наоборот, повеление Аскольда ехать восприняла с пониманием того, что этим они с мужем принесут наибольшую пользу старшему киевскому князю, который после покушения на жизнь Забавы очень нуждается в поддержке верноподданных.