Она разорвала отношения с немногочисленными родственниками, а вхожим в ее квартиру лицом остался только прекрасный друг артист. Появились в образе жизни барышни и другие странности — просторная квартира стала необитаемой, топить разрешалось только в единственной жилой ныне комнате — спальне хозяйки да в гостиной в дни долгожданных уроков пения.

Служанки Надежды, стоя под этими самыми окнами, обсуждали нарушавшую все нормы приличия госпожу, усылавшую их на улицу каждый раз, когда намечался визит артиста. К этому времени уже тридцатишестилетняя Надежда принимала друга в полном одиночестве, не позволяя горничной остаться, даже чтобы открыть ему дверь.

Вскоре прислуга заподозрила что-то неладное: «барышня задумывалась, плакала… перед летом объявила, что к себе на дачу в Павловск не поедет, останется в городе. А к осени вдруг объявила горничной:

— Ты знаешь, у меня предчувствие: к нам скоро ребенка подкинут.

Прислуга посмотрела на барышню и возразила:

— Чего уж тут подкидывать, когда ребенок уж полгода как подкинут» [81].

Действительно, беременность Козловой было уже не скрыть. 7 октября 1908 года тридцатисемилетняя Надежда отправилась на 5-ю Рождественскую улицу, дом 4, в частный Гинекологический Институт модного в Петербурге доктора Иосифа Герзони, где на следующий день родила сына. Не чувствуя расположения кормить младенца и ухаживать за ним, Наденька наняла ему мамку, которая поселилась здесь же, в больнице, где Козловой выделили отдельную комнату до полного выздоровления. Выздоровление, однако, не наступило, и через три недели, 31 октября, молодая мать скончалась от воспаления мозга.

Доктор Герзони, не имея никакой информации о семье покойной, дал объявление в газету о похоронах дочери поручика Н. Н. Козловой, надеясь встретить там родственников и отца ребенка. На похороны никто не явился.

Газетная заметка все же возымела эффект, и всего через несколько дней комната «бедного сиротки», по-прежнему жившего с кормилицей под присмотром Герзони, наполнилась народом. Объявился и отец мальчика, который, посокрушавшись над несчастной судьбой Надежды и Коленьки (именно так мать назвала дитя), сообщил Герзони, что уже похлопотал в Сиротском Суде о назначении опекунами малютки двух человек. Ими стали его друг мировой судья фон Раабен и сам доктор Герзони, которому ничего не оставалось, как согласиться. Не всем, однако, понравилось это решение.

Многочисленные родственники, которые никогда не участвовали в жизни затворницы Козловой и большинство из которых она даже не знала, прослышав про ее смерть, бросились «на помощь» сироте, не забыв прихватить с собой знакомых присяжных поверенных. Миловидного мальчика передавали из рук в руки, умилялись и ласкали, так что состоявшая при нем мамка сочла вдруг появившуюся экзему на лице ребенка злым сглазом. Даже однофамильцы, которых в городе было немало, приезжали попытать счастья и напроситься в опекуны. Причина была проста — внебрачный ребенок по закону наследовал все движимое имущество матери, а это, помимо обстановки и драгоценностей, был огромный капитал в 187 тысяч рублей. Дом и дача отходили роду, из которого пришли — в эту битву вступили родственники по матери и по бабке, имевшие право на доли в недвижимости покойной.

Тридцатишестилетний доктор Герзони так устал от бесконечного паломничества к богатому сироте, что решил отказаться от опеки и передать дело «совету старейшин», в состав которого вошли бы видные столичные политики и юристы (председатель Государственной Думы Хомяков, юристы Таганцев и Арсеньев, мировой судья Стасюлевич, юрист и сенатор Кони). Именно совет должен был наконец решить, кто достоин стать опекуном «сына Демона». Именно так простой народ и газетчики, следившие за этой историей, прозвали несчастного внебрачного ребенка.

Дальнейшая судьба Коленьки, в отличие от обстоятельств его рождения, не так интересовала общественность. Бесспорно, в съемную квартиру в Манежном, где его мать прожила почти двадцать лет и встретила самые счастливые и самые горькие моменты своей короткой жизни, он не вернулся. Скорее всего, иногородние родственники-опекуны увезли его и из Петербурга.

Слышал ли о драме маленького мальчика и его богатой затворницы-матери поселившийся здесь через 10 лет вместе с женой и тремя детьми (близкими по возрасту к сироте Козлову) и проживший здесь целых 20 лет писатель Корней Чуковский, стихи и сказки которого, возможно, в это же время, но уже в другом месте читал его несостоявшийся сосед?

Литература

«Сын Демона» // Биржевые Ведомости. — № 10920. - 22 января 1909.

Весь Петербург на 1894 год: адресная и справочная книга / сост. под ред. Н. И. Игнатова. — СПб.: издание А. С. Суворина, 1894.

Дубин А. С. Улица Рылеева. — М.: Центрполиграф, 2008.

Доходный Дом Кокина

(1874 г., архитектор И. И. Буланов) Невский пр. 158 / Перекупной пер., 2

«Часто во время разговора она вдруг замолкала, слегка бледнела и, проводя рукою по лицу, начинала повторять одну и ту же фразу: «Скорее карандаш и бумагу!» Обычно в это время Вера Ивановна сидела в кресле за маленьким столом, на котором почти всегда были положены карандаш и кипа бумаги. Голова ее слегка откидывалась назад и полузакрытые глаза были направлены на одну определенную точку. И вдруг она начинала писать, не глядя на бумагу. Это было настоящее автоматическое письмо. <… > Это состояние транса продолжалось от двадцати до тридцати минут, после чего Вера Ивановна обычно впадала в обморочное состояние. <…> Каждый раз письменные передачи заканчивались одной и той же надписью: «Рочестер». По словам Веры Ивановны, это было имя (вернее — фамилия) Духа, который входил с нею в сношение» [82].

Знал ли хозяин этого доходного дома, шестидесятидевятилетний купец Иван Иванович Кокин, проживавший здесь же с сыном, тоже Иваном Ивановичем, невесткой и внучками, какие «чудеса» творятся в апартаментах сверху?