Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но что были трудности быта, когда сердце девушки узнало любовь:
«На рассвете он провожает меня домой, с Мойки на Кирочную. И в воротах дома мы стоим несколько минут. Его лицо близко от моего лица, и моя рука в его руке. И в эти секунды какая-то связь возникает между нами, с каждым часом она будет делаться все сильней» [225].
То был поэт Владислав Ходасевич, который стал частым гостем в этом доме. Однажды Нина устроила поэтический вечер — в заледеневшем кабинете Глинки, который пришлось истопить к такому случаю, Ходасевич впервые читал свое недавно написанное стихотворение «Не матерью, но тульскою крестьянкой…» Молодые литераторы, собравшиеся у Берберовой, чтобы, как обычно, читать стихи по кругу, не смогли выступать после потрясшего всех произведения:
Не матерью, но тульскою крестьянкой Еленой Кузиной я выкормлен. Она Свивальники мне грела над лежанкой, Крестила на ночь от дурного сна. * * * И вот, Россия, «громкая держава», Ее сосцы губами теребя, Я высосал мучительное право Тебя любить и проклинать тебя. В том честном подвиге, в том счастье песнопений, Которому служу я каждый миг, Учитель мой — твой чудотворный гений, И поприще — волшебный твой язык. И пред твоими слабыми сынами Еще порой гордиться я могу, Что сей язык, завещанный веками, Любовней и ревнивей берегу… [226]Влюбленные приняли решение покинуть Петроград, где жить становилось все тяжелее, а в воздухе витало неясное ощущение трагического конца. «Быть вместе и уцелеть» — вот цель, которую преследовала пара, справляя документы о выезде за границу. Больше они никогда не вернутся на родину. Останется лишь память, снова и снова водящая Нину по знакомым улицам, где, словно призраки, остались доживать отпущенный им срок покинутые мать и отец…
«Небольшим усилием воображения я могу еще раз увидеть его, но уже так, что он меня не видит. Я вижу Ленинград зимой 1941–1942 года, я вижу улицу Салтыкова-Щедрина (бывшую Кирочную), громадный проходной двор, сквозной, выходящий на Манежный. Я вижу моего отца, теперь совсем маленького, худенького, в глубоком снегу, белого, как этот снег, с кастрюлькой в руке, идущего к невской проруби, скользящего по льду улицы Чернышевского (когда-то Воскресенского проспекта); я вижу, как он возвращается и топит железную печку, медленно, с усилием выламывая паркет в темноте вымершей квартиры. Я вижу потом, как их обоих, моих мать и отца, эвакуируют. Она умирает в пути. Он выживает. И где-то в провинции его оставляют у чужих людей, в чужом месте, совершенно одного. Где? В Оренбурге? Или на Минеральных Водах? Или в Алма-Ате? И там он живет несколько месяцев и умирает. И единственное место, где он живет сейчас, — это моя память» [227].
Литература
Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX — начала XX века / под общ. ред. Б. М. Кирикова. — СПб. Пилигрим, 1996.
Берберова Н. Курсив мой: автобиография. — М.: ACT, 2014.
ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1: Д. 816. С. 222–223; Д. 1555. С. 215.
Глинка M. С. Маневры памяти. — Санкт-Петербург: Лимбус Пресс, 2017.
Гумилев Н. Собрание сочинений в четырех томах / под редакцией проф. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. — Вашингтон: Изд. книжного магазина Victor Kamkin, Inc., 1964.
Ходасевич В. Стихотворения. — Л.: «Советский писатель. Ленинградское отделение», 1989.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.