Монтейн снял палаш с подставки и потянул из ножен прямой обоюдоострый клинок. Он был заметно тяжелее эспадрона, которой Кали одолжил Монтейну для занятий у Лейме, но гораздо приятнее лежал в руке. Сразу захотелось сделать несколько упражнений; Монтейн с тоской оглянулся, потому что здесь он мог задеть мебель, – и обнаружил, что через комнату галерея выходит в просторный зал.

С палашом в одной руке и ножнами в другой Монтейн отправился туда. Войдя в зал, он повесил ножны на ручку двери и двинулся вперед, к центру. Уж тут-то он никакой мебели не заденет. Точно.

Зато споткнуться на ровном месте у Монтейна получилось замечательно. Пытаясь сохранить равновесие, он вылетел на середину зала и с размаху стукнул палашом по полу. Раздался густой басовитый «бум-м-м-м» – и Монтейн, будто нашкодивший ребенок, замер, ожидая наказания за своевольство…

…Бум-м-м!

В это мгновение девять человек, находившиеся в разных местах – как в Столице, так и около нее, – вскочили на ноги, зажимая руками уши, спасая их от мощного гула, наотмашь бьющего по барабанным перепонкам. «Ну вот и всё… – подумали или проговорили вслух эти девятеро. – Время настало…»

«Ну вот и всё, – подумал Монтейн угрюмо. – Сейчас придет сторож и выведет меня отсюда за ухо». Он с сожалением посмотрел на так и не опробованный палаш. На палаше никаких следов от удара не было. «Но пол я, наверное, повредил», – с раскаянием предположил Монтейн. Пол в зале был очень красивый, выложенный из разноцветного камня. Он вернулся к тому месту, куда ударил палашом, и выяснил, что удар пришелся не по камню. В центре зала в пол была вделана бронзовая пластина примерно двух саженей в диаметре, покрытая гравировкой; по ней и пришелся удар, именно она издала этот гулкий звук.

– Это знаменитый Арафский колокол, – послышался голос откуда-то сбоку, и Монтейн обернулся в ту сторону. На фоне окна, куда светило утреннее солнце, он увидел человека, который, очевидно, до того стоял незамеченным у стены. Монтейну был виден только размытый силуэт, но голос он узнал. Господин Арлан, уважаемый начальник ОТК. Между тем уважаемый начальник ОТК продолжал говорить своим спокойным, слегка монотонным голосом: – Ума не приложу, почему эту штуку называют колоколом. Это больше похоже на гонг. Да и гонгом я ее, если подумать, не назвал бы…

Монтейн подошел к господину Арлану.

– Вы пришли меня арестовать? – спросил он с сомнением в голосе. Не такой он был фигурой, чтобы его явился арестовывать сам начальник ОТК. Хотя… как там Кали говорил? «Гигантская флуктуация»? Может быть, как раз для ареста такой флуктуации и нужен начальник ОТК, не меньше.

– Да какие уж тут аресты… – проговорил господин Арлан скучным тоном. – Никаких арестов. Я должен с вами побеседовать, господин Монтейн. Так что если у вас нет намерения рубить меня этим мечом, спрячьте его в ножны, пожалуйста.

Монтейн глянул на палаш, который держал в опущенной руке.

– Я взял только посмотреть, – сказал он твердым голосом, в душе терзаясь предположением, что в нем могут заподозрить вора.

Арлан чуть шевельнул плечами:

– Этот меч теперь ваш, и мне безразлично, будете ли вы на него только смотреть или же рубить им дрова.

– Мой? – Монтейн не понял, но послушно сходил за ножнами, вложил в них палаш и с ножнами в руках вернулся к Арлану, чувствуя себя редким глупцом. – Почему мой?

– Я вижу, вы не поняли, где находитесь, – сочувственно сказал Арлан. – Это Арафа, сударь. Вам не повезло, что Арафа выбрала именно вас, но с этим уже ничего не поделаешь.

– Арафа выбрала? – оторопело повторил Монтейн, все еще ничего не понимая.

– Для участия в составе Команды Арафы, – пояснил Арлан. – Поздравлять мне вас не с чем… разве что с тем, что участие в Арафской дуэли – огромная честь… ну и тому подобное, – совсем поскучнев, произнес Арлан.

Монтейн с трудом соображал.

– Я – участник Арафской дуэли? Как Кали?

– Не как Кали, – сказал Арлан. – Лейтенант Менкалинан – в Команде Империи.

Монтейн еще поразмыслил. Кали, получается, в команде противника.

– Но я не вызывался участвовать в Арафской дуэли!

– Никто не вызывался. Команду Империи назначили из моих офицеров по жребию. Бойцов в свою команду Арафа притягивает сама. Вот и вас притянула. Вы как, не ощущали в последние сутки, что вашей волей кто-то управляет?

– Нет, – сказал Монтейн, размышляя над словами Арлана. Он вспомнил призраков в главном зале и свое ночное бдение на верхушке башни, вспомнил и оценил трезво, как ситуацию в карточной игре. – Я скорее нахожусь под действием наркотика.

Осознание этого факта Монтейна, пожалуй, не встревожило. Зато он получил объяснение своему поведению. Здесь он пока ничего не ел и не пил, так что наркотику вроде поступить было неоткуда. Но Арлан же сказал: Арафа влияет. Монтейн не так много знал об Арафе, но поверил сразу. Это же самый знаменитый в Империи зачарованный замок.

– Мне кажется, я перед вами виноват, – монотонно промолвил Арлан. – Если бы я принял во внимание ваши пять рекомендаций и зачислил вас в ОТК, вы могли бы дуэли избежать. Эти рекомендации были слишком явным знаком, и я его не понял. Кажется, Арафа сомневалась, стоит ли вас брать в команду дуэлянтов. Вы слишком молоды. Но я оказался тугодумом, а теперь уже поздно.

– Теперь я не могу отказаться? Иначе попаду на эшафот? – медленно спросил Монтейн.

– Хуже. Теперь вы не захотите отказаться. Посмотрите. – Арлан обвел рукой залу, подразумевая весь замок. – Разве вы захотите отказаться от этого?

Монтейн глянул в сторону и снова ощутил жажду обладания этим замком. И хотя теперь он знал, что замок этот – Арафа (а Арафу не купишь ни за какие деньги, даже если бы у Монтейна было столько денег, сколько у Кали), желание обладать им не исчезло. И тут до него частично дошло: Арафская дуэль! Выбирают Хозяина Арафы! И у него теперь есть шанс Арафу получить. Шанс мизерный, надо сказать, – раз уж Кали в свое время переживал, что он самый неопытный и самый молодой. Теперь, получается, самым неопытным и самым молодым стал как раз Монтейн.

На одной чаше весов лежала прекрасная Арафа. На другой – жизнь. Бестолковая, надо сказать, жизнь; жизнь человека, который ничего не успел сделать. Друзей у него не было – не считать же дружбой приятельство с Кали… Кто он такой, чтобы дружить с наследником Беруджи? Нищий выскочка, дворянин всего в четвертом колене. Правда, неожиданной прибылью стала стипендия. Ага, толку с нее… Монтейн припомнил, как профессор Тенедос читал его последнюю самостоятельную работу и выражение лица у профессора становилось все более и более скорбным. И даже рассердиться профессору эта скорбь не позволила. «Ну нельзя же так… – сказал тогда Архилл Тенедос обиженно и печально. – Что вы творите? Надо же знать хотя бы элементарные вещи…» А откуда было Монтейну знать элементарные вещи? Наспех прочитанные учебники не могли заменить систематического среднего образования. Рано ему соваться в Политехнический. Рано по знаниям, а когда все подгонит, у него уже борода вырастет и будет он считаться, как иные оболтусы, вечным студентом. А жизнь все летела, летела и летела! Дед, кстати, в его годы был уже поручиком. Правда, в прапорщики деда записали и на войну отправили двенадцати лет от роду, но кто ж Монтейну мешал, кроме папаши-пропойцы? Мог ведь пойти к старику Гиеди, упросить его похлопотать за соседского парнишку, чтобы взяли в юнкерскую школу на казенный кошт. Ведь не отказал бы в такой просьбе старик, и служил бы сейчас Джессинар Сафар, славы искал… Так нет, не догадался. Тогда он на весь мир злился, как будто мир что-то ему должен был. Мерина спер у старикана, продал. Себе и Джессе сапожки тогда купил – очень уж хотелось настоящую обувь завести, а не самодельную. Еще и на конфеты с пряниками хватило, они с Джессой потом год с восторгом вспоминали, как леденцами объелись. Как дети, честное слово, – хотя им тогда уж лет по пятнадцать было. А так если припомнить, то будто и не было ничего в жизни хорошего, кроме этого леденцового объедения. Что еще вспоминается? Как Столицу первый раз увидел? Так ведь и разобрался в своих впечатлениях не сразу по приезде, оглушенный шумом, гомоном и многолюдностью. Лишь потом уже что-то в этом городе разглядел и что-то подметил. А так – все игорный зал, «Вулкан» и вечные опасения, что не так глянешь, не так руку подашь или, хуже того, ляпнешь что-нибудь простецко-деревенское. Он, наверное, за тугодума среди знакомцев слыл: каждое слово и каждое свое движение старательно обдумывал, чтобы не опозориться. И что такого Кали в нем увидел? Наверное, редко ему деревенские тугодумы в Столице подворачивались, вот Монтейн и сошел за диковинку.