тем временем в рабочую дружину. Ему сказали, что с охраной все в порядке. Матэ пошел вниз к воротам, думая, что сам виноват в том, что Тако так сух и официален с ним. Вместо того чтобы говорить о работе, о товарищах, о письмах, которые приходят от крестьян, он молчал, словно воды в рот набрал. Молчал, а мысли в голове все крутились вокруг письма Флоры, которая хотела, чтобы их встречи возобновились в то время, как сам он уже отказался от них. Она могла бы и подождать со своим письмом денька два, ну хоть бы один.

— Может, пройдемся пешком? — Своим вопросом Тако вывел Матэ из задумчивости.

— Конечно, ведь это совсем недалеко, — согласился Матэ.

Они вышли из здания и пошли по главной улице. Миновали мрачный четырехугольник института, прошли мимо приземистых зданий металлических мастерских и множества маленьких двориков, из которых аппетитно пахло хлебом. На перекрестке стоял многоэтажный дом. Большинство домов были одноэтажными, со следами пуль и осколков на стенах, на которых проступали через известку или краску военные указатели. Жалюзи на окнах всех домов были спущены, отчего казалось, что все вокруг замерло. От этого становилось как-то не по себе.

— Что у вас с ногой? — поинтересовался Тако.

— А, ничего особенного.

— Вы сильно хромаете.

— Ударили, — коротко ответил Матэ и покраснел.

— Ударили? Кто!

Матэ не знал, как лучше объяснить, его даже в жар бросило.

— Ничего серьезного, — наконец проговорил он. — Я вчера играл в футбол.

— Вы играете в футбол? — удивился Тако. — В первый раз слышу об этом.

— Это в порядке исключения, — засмущался Матэ.

Тако внимательно оглядел крепкую, чуть угловатую фигуру Матэ. Глядя на него, можно было подумать, что он скорее склонен к неторопливым прогулкам в лесу, чем к игре в футбол. Тако не разбирался в спорте, да и не интересовался им. И только планерный спорт, который нравился ему, мог несколько заинтересовать его. «Странные вещи происходят здесь, — подумал он. — Работник райкома как мальчишка гоняет по полю мячик».

— Несколько лет подряд я был игроком-любителем в одной команде, — начал объяснять Матэ. — Не раз приходилось выступать даже за сборную. Более того, в тысяча девятьсот сорок втором году мной заинтересовался один профессиональный тренер, но управляющий шахтой не отпустил меня. Вот уже два года, как я бросил играть, но вчера ко мне домой пришел мой старый тренер и сказал, что ребята прислали его за мной: мол, левый крайний заболел, а без него команда не команда, а матч у них ответственный. Отказаться не мог. Когда я подумал о том, что мне снова придется играть, у меня даже мороз по коже пошел.

— Ну, вы хоть победили?

— Сыграли вничью, но для команды и это очень важно.

— А сколько вам лет? — немного насмешливо спросил Тако.

— Я еще свободно мог бы играть в футбол, рано бросил.

— А с какого времени вы работаете в парткоме?

— Немногим более полугода.

Тако удивленно посмотрел на Матэ. Взгляды их встретились.

— Представить себе не могу партийного работника, который гоняет мячик по полю! Смех да и только!..

Матэ молчал.

Заметно похолодало. Подул сильный ветер. Тако поглубже нахлобучил на голову шапку.

— Неужели вы не чувствуете, что это комично звучит: партийный работник — футболист? — не унимался Тако. — Оправдать вас может только то, что вы недавно работаете в аппарате и еще не успели как следует прочувствовать, какая ответственность ложится на плечи коммуниста, работающего в партаппарате.

Матэ шел, не спуская глаз с мчавшегося по дороге грузовика, за которым вился шлейф пыли.

— Меня здесь все хорошо знают с детских лет, и я для них не только партийный работник.

— Это вам только так кажется! Нам далеко не все равно, как коммунист ведет себя на людях. Особенно в такое время! Даже если вас здесь и знают с детских лет. Все мы когда-то были детьми, а сейчас мы коммунисты, а не футболисты, для которых самое главное забить гол! Сейчас в наших руках находится ключ, с помощью которого мы можем приобщить массы людей к себе! Но только не на футбольном поле!

Матэ был неприятен этот разнос. Он шел и думал: «Значит, теперь все мои старания пошли насмарку. Нужно было соображать головой, прежде чем уступать просьбе тренера».

Проходя через ворота рабочего клуба, Тако за руку поздоровался с несколькими дружинниками, а когда шел по коридору, то раскланивался с шахтерами, стоявшими вдоль стены. Увидев Матэ, шахтеры приветливо заулыбались.

Пожилой шахтер со скуластым лицом и неуклюжими движениями, бывший красноармеец, просидевший после разгрома Венгерской советской республики много лет в тюрьмах, стащил с головы шапку и вытянулся по стойке «смирно». Щеки его зарделись.

— Докладываю, весь шахтерский актив собран, — по-военному отчеканил он, подняв над головой сжатую в кулак левую руку.

Лицо Тако вздрогнуло, и выражение строгости постепенно исчезло с него. Ему, видно, пришелся по душе такой торжественный прием.

Матэ осмотрелся. Все было в порядке, и он мог не беспокоиться. Длинный большой зал сплошь заставлен стульями. Проход между рядами в середине застлан красной ковровой дорожкой. В глубине сцены бюст Ленина, на стенах картины в застекленных рамках и партийные лозунги, диаграммы, рассказывающие о последних достижениях шахтеров.

Первые ряды заняли пожилые шахтеры. Знакомые серьезно и чинно здоровались друг с другом. В зале было накурено, и воздух казался голубоватым.

— Товарищи! Просим воздержаться от курения! — сказал, поднявшись на сцену, заведующий клубом.

Матэ охватило радостное чувство от сознания того, что все это подготовлено и организовано им самим.

Тако подошел к трибуне, но не поднялся на нее, выжидая, пока все товарищи в зале усядутся на свои места. По его виду можно было судить, что у него заранее все распланировано: сколько минут он будет говорить, как будет влиять на настроение слушателей, на какие вопросы он будет отвечать, а какие оставит без ответа. Это была готовность человека, который может растеряться, стоит только обстановке неожиданно измениться.

На лице Тако, ставшем бледнее обычного, застыло выражение серьезности, как у человека, который должен сделать нечто очень важное. Чувствовалось, что он старается ничего не упустить из того, что подготовил. Тако был слишком усердным работником, таким его знали товарищи. Он очень быстро начал расти и быстро попал в центральный аппарат, что даже сам считал несколько преждевременным или