по крайней мере просто счастливой случайностью. Он мечтал о возможности показать свои способности на деле. Ему хотелось быть безукоризненным партийным работником, но, как у всех людей, стремящихся к полному совершенству, у него не было ясных целей; он брался буквально за все, что ему поручали, и потому каждое такое задание было для него настоящим мучением. Всегда, когда он возвращался из командировки, где выступал с докладом или проводил проверку, у него было такое чувство, будто он все сделал не так, допустил много ошибок. Чтобы как-то успокоить себя, он становился чересчур строгим и, сам того не желая, при решении острых вопросов начинал подозревать тех или иных товарищей в недобросовестности.

Иногда Тако поглядывал в сторону Матэ, пытаясь взглядом убедить его не говорить лишнего при выступлении. Не следует чересчур возбуждать аудиторию. Да и вообще, прежде чем выступать, необходимо внимательно прочитать все жалобы, а среди них есть несколько анонимных, о них, разумеется, следует умолчать. Но есть такие жалобы и письма, которые имеют прямое отношение к собравшимся в этом зале коммунистам, многие из которых допустили целый ряд серьезных перегибов. Вот их-то и следует строго покритиковать за то, что они склонны к политическим авантюрам...

Тако на миг задумался над тем, какую роль должен играть на этом совещании он сам.

Когда они с Матэ выходили на сцену, Тако взял Матэ за руку и заглянул ему в глаза, словно желая предупредить его в последний раз. Однако, так ничего и не сказав, Тако сел посредине стола президиума и внимательным взглядом оглядел собравшихся.

Председательствовал Матэ. Когда Тако вышел на трибуну и начал говорить, Матэ, налив в стакан воды из графина, поставил его перед оратором. Постепенно Матэ успокоился и время от времени поглядывал на сосредоточенные лица в зале.

«Всех я их знаю, — думал он. — И они хорошо знают меня, но для них я в свои двадцать шесть лет не больше и не меньше чем подросток».

Стоило ему подумать об этом, как он вспомнил высокое, украшенное колоннами здание партийной школы, куда он в первый раз вошел с трепетом. 1 сентября, когда начались занятия, он обошел все коридоры, заглянул во все аудитории. Вспомнил, как пришел на первую лекцию, крепко держа под мышкой парусиновый портфель, подаренный ему перед отъездом Крюгером. В портфельчике лежало несколько потрепанных учебников. Робко подошел к двери аудитории и остановился, потрясенный авторитетными фамилиями преподавателей.

— Первую лекцию нам прочитает товарищ Андич, — вдруг услышал Матэ за спиной голос одного из слушателей.

Бледный от волнения, Матэ пошел между рядов стульев, чтобы сесть куда-нибудь. Постепенно аудиторию заполнили слушатели-однокурсники. Все радостные и возбужденные. Среди них Матэ увидел трех шахтерских парней, они сидели впереди и листали «Что делать?» Ленина и «Вопросы ленинизма» Сталина.

Шахтеры всегда старались садиться на лекциях поближе к Матэ. Они вместе обедали, все четверо жили в одной комнате. По вечерам, заперев дверь своей комнаты, они начинали повторять друг перед другом незнакомые им политические термины. Если один из них вдруг чувствовал себя нездоровым, то остальные не разрешали ему обращаться в санчасть, словно им было стыдно, что их товарищ заболел. Дав больному несколько таблеток аспирина, накрыв его всеми одеялами, сами они мерзли всю ночь в своей холодной комнате.

В первые недели учебы в партийной школе они чувствовали себя неловко. Охотнее всего они сбежали бы домой, и только стыд перед шахтерами удерживал их. Все для них здесь было трудным и в то же время незабываемым, это-то и удерживало их от постыдного бегства. Стеснительные и тихие, они растворились среди тех слушателей, которые уже давно принимали активное участие в рабочем движении, а большинство — даже в подпольной партийной работе. В перерывах между лекциями эти слушатели с серьезным выражением лица и в то же время как о чем-то обыкновенном, словно о своих родных, рассказывали о былых операциях, сопряженных порой со смертельной опасностью.

Через четыре месяца учебы в партшколе руководитель семинара вызвал Матэ к себе в канцелярию и сказал:

— В пятницу вам надлежит сделать небольшой доклад на тему «О справедливых и несправедливых войнах».

В ту ночь Матэ не смог уснуть. Лежал в кровати и думал о том, как он будет рассказывать о справедливых и несправедливых войнах людям, которые знают об этом больше и лучше его. Все, что он вычитал об этом в учебниках и конспектах, казалось ужасно далеким. Матэ хотел найти какую-то зацепку, какой-то исходный пункт для начала доклада на примере собственной жизни, но она показалась ему до жалости никчемной. Устав от дум, он забылся во сне. Ему снилось, что его окружили ветераны и забросали множеством различных вопросов, на которые он не мог ничего ответить.

Когда утром коллеги по комнате разбудили Матэ, он выглядел совершенно разбитым. Руки и ноги дрожали, когда он шел на семинар. Уставившись в одну точку, Матэ начал говорить...

Теперь шахтеры с таким же вниманием слушали его выступление.

Вот уже три года зимой и летом шахтеры каждое воскресенье садились в грузовик и ехали в села, расположенные у подножия гор. Большинство из них брали с собой кусок хлеба, намазанный смальцем. Это была вся их еда на целый день. У крестьян с продуктами было плоховато, и они угощали шахтеров разведенным водой вином.

Весь день шахтеры ремонтировали крестьянам сельскохозяйственные машины, подковывали лошадей, отбивали косы и тяпки, запаивали дырки в кастрюлях или чинили сапоги. Иногда они брали с собой поселкового парикмахера, который бесплатно брил и стриг всех желающих в селе.

Запыленные, вспотевшие, шахтеры обливали друг друга ледяной водой из колодца. Ровно в двенадцать по сигналу колокола садились есть, словно это имело какое-то значение, но так уж было принято у крестьян. Шахтеры радовались своим скромным успехам в работе и долгим жарким беседам с крестьянами...

Матэ сделал небольшую паузу. В первых рядах началось оживление. Заведующий клубом, сидевший крайним в первом ряду, чтобы быть ближе к начальству, встал, согнувшись, подошел к столу президиума и подал Матэ записку.

На листке, вырванном из блокнота, неровными буквами было написано: «Ходят слухи, что из нашего поселка снова будут выселять швабов. Правда ли это? Просим товарища докладчика ответить».

Матэ догадался, кто написал записку, и хотел сунуть ее в карман, но Тако заметил это, взял у него бумажку и громко спросил:

— Кто написал записку?

На виду у притихшего зала из третьего ряда поднялся маленький мужчина в рабочей одежде.

— Я, — ответил он.

Немного постояв, мужчина так же