В характере Никиты Михалкова – если он уверовал во что-то, он идет напролом! Свидетелем этого являюсь я. Пять раз в то лето мы поднимались с ним на снежные вершины Кавказа. Мы выбирали не самые сложные вершины, такие как Ушба, Шхара, Тетнульд, но и не детские. На первую вершину, Шуаши, с нами поднялся композитор Андрей Волконский – полуроссиянин, полуфранцуз, большой любитель авантюрных приключений. Мы шли по изрядно крутому склону, два раза попали в густой туман. Я потерял своих более спортивных спутников, меня охватил страх. Помните, в фильме “Амаркорд” в густом тумане маленькому мальчику мерещатся жуткие чудища? Ему страшно, он хочет кричать, но не кричит. Вот так и я блуждал в абсолютном одиночестве, полном кошмара, пока не увидел цветные ботинки Михалкова и Волконского.

На вершине фотографию ученицы Рихтера Никита вложил в жестяную коробку из-под печенья “Залп Авроры” и закопал ее в снег.

Другие четыре вершины оказались еще более сложными. Я никогда не был альпинистом, Никита тоже не альпинист, но, окрыленный идеей тибетского гадальщика, он несся вверх, не чувствуя земного притяжения. Я на свою беду страдал комплексом, который имеет научное название, что-то вроде “амприорозия”: стоя на краю пропасти, представлять, как моя нога скользит по ледяной корке и я, падая, превращаюсь в крутящийся пропеллер, летящий вниз метров триста…

Зачем пять раз я, антиальпинист, поднимался с другом на снежные вершины Кавказа? Ответа нет. Пять раз мы закапывали жестяную коробку печенья “Залп Авроры” в вечные снега. Сейчас, когда я вспоминаю эти давнишние события, восхищаюсь упорству Михалкова в достижении цели, хоть она была абсурдной. Любовь сделала его меджнуном – так на Востоке зовут сошедших с ума от любви…

Две недели длился наш траверс по вершинам. Жили мы в гостинице Гори. Из окон был виден гигантский памятник Иосифу Виссарионовичу Сталину, единственный в СССР не снесенный.

Ученицу Рихтера Никите не удалось покорить. Фотографии ее, думаю, по сегодняшний день мерзнут на вершинах Кавказских гор. Мне кажется, секрет неудачного опыта завоевания сердца прелестной рихтеровской ученицы в том, что тибетский гадальщик неожиданно исчез из Тбилиси. Сергей Параджанов был чрезвычайно расстроен, когда мы вернулись с гор. Он рассказал, что тибетец произнес загадочную фразу перед своим поспешным отъездом. Отвечая на параджановский вопрос: “Что делать дальше Михалкову?”, он сказал: “А что делает горилла в лесу?..”

В своем рассказе я не касаюсь фильмов Михалкова, но об одном несостоявшемся (пока) фильме хочу рассказать. Мы писали с ним и Александром Адабашьяном сценарий об авторе “Горя от ума” Грибоедове. Жили мы на Николиной горе в загородном доме Михалковых. Писали вместе и по отдельности. Мне досталась грибоедовская любовь к юной Нино Чавчавадзе. Писал я и о его службе в Тифлисе, о встречах, редких, с Пушкиным. О его обожании Пушкина и ревности к поэту. Никита распутывал интригу: “Почему была перебита вся русская миссия в Тегеране, почему Грибоедов не уступил, когда мог спасти жизнь всей миссии, почему предпочел смерть?” Адабашьян писал о его дипломатической карьере, о детстве, о юности.

Мы год писали огромный сценарий-роман.

Восемьсот страниц текста!

Работа над документами архива Грибоедова, помимо написания сценария, интересовала меня еще и из-за разгадки одной тайны. Многие считают, что Александр Грибоедов не любил Нино Чавчавадзе, что их брак был политический, по расчету. Что наивная пятнадцатилетняя девочка Грибоедову, опытному мужчине, жуиру, дуэлянту, ничем не была интересна. Что он считал ее неумехой, что будить в ней женщину было для него скучным занятием. Что он писал своим друзьям, как завлекает ее в горячие эротические эксперименты, а дурочка засыпает в постели. Кто то назвал эти письма “порнографическими”.

Я сказал Никите: “Хочу найти эти письма, если они существуют…”

Мы ездили в Вену, где хранятся архивы Нессельроде с вывезенными из России грибоедовскими материалами… И вот наступило время, когда мы могли с уверенностью сказать, что прочли все буквы, слова, предложения, которые выводил на бумаге Александр Сергеевич Грибоедов. Что ему нечего больше от нас скрывать. Десятки писем к юной Нино, в них столько любви, нежности… Сценарий, над которым мы работали почти два года, был наконец написан. Снять по нему фильм требовало гигантских постановочных трат, их оценили в сорок миллионов долларов. Михалков не смог тогда собрать подобный бюджет. Несколько лет он бился в поисках инвесторов – увы…

Прошли годы. Как-то Никита звонит:

– Могу рассказать тебе, что за порнографические письма писал Грибоедов…

– Ты их нашел?

– Мы их вместе читали! – Смеется. – Вообще-то это одно письмо!

Мы встретились в его студии “Три Т”. Большая лупа, копии грибоедовских писем. У Никиты выражение лица и голос Пуаро:

– Вот это письмо, последнее, которое он отослал Нино в Тибриз. Написано человеком, совершенно не предполагавшим быть через неделю убитым… Он приехал из Петербурга с русской миссией в Тегеран. Беременную жену Нино оставил в Тибризе. Знал, что беременность ее протекает очень мучительно… Просит в письме быть осторожной, ждет ее в Тегеране. Бодрит ее, шутит…

Я читал это письмо и не понимал, почему Никита решил, что это и есть “то самое”. Где в нем пресловутые неприличия?

Никита продолжает:

– Смотри, Грибоедов заканчивает письмо словами: “Целую твои губки, твои грудки, твои ножки и всё, что между ними”. Вот это и есть жуткая порнография…

– Как?

Я удивлен. Это же нежные слова мужа к жене, маленькой девочке.

Я всматриваюсь в письмо. “Целую грудки…”

Никита улыбается. Заканчивает свой монолог:

– Письмо личное, не для посторонних глаз, своя интимная речь, но после смерти Грибоедова письмо это стало культурным наследием и было напечатано в каком-то журнале. Читают письмо посторонние люди: “Целую грудки, целую ножки и всё, что между ними”. Ужас! Этот Грибоедов, что он себе позволяет! Он целует жену в эти самые места!!!

Так с возмущением говорят те, кто прочитал письмо. Рассказывают своим знакомым, те – своим знакомым… текст обрастает эротическими фантазиями: “Каждую ночь он будил ее, ставил на колени и в присутствии князя Вяземского устраивал адские оргии, бедная девочка…” Камень, брошенный с горы, рождает лавину.

Сценарий “Жизнь и смерть Александра Грибоедова” ждет своего превращения в фильм.

Когда сценарий писался, мы, соавторы, ощущали присутствие какого-то разлитого в воздухе Николиной горы чуда.

Зимой я просыпался от шуршания по снегу валенок Натальи Петровны Кончаловской, Никитиной мамы, за ней следом шел Бостонский филармонический оркестр под управлением Герберта фон Караяна. Это на пальто мамы раскачивался переносной радиоприемник “Спидола”.

Я смотрел в окно и видел Наталью Петровну в квадратном драповом пальто, которая приносила музыку к моему окну и уносила ее в глубь сада. Над садом кружили вороны, громко каркали, не проявляя уважения к выдающейся переводчице, выдающемуся дирижеру, выдающемуся Бостонскому оркестру…