– Вы думаете, я с ума могу сойти? – грустно спросила Вера Антоновна. – Иногда даже хочется, знаете, себя не помнить, ни о чем не думать… Но это так, пустые мысли, от тоски…

Старыгин отодвинул стул и встал, собираясь уходить.

– Спасибо вам! – неожиданно сказала Вера Антоновна. – Вы меня встряхнули. Я ведь понимала раньше, что это только для меня все кончено после смерти мужа, а у людей-то ведь жизнь продолжается. Повседневные дела, заботы, развлечения… А я тут сижу и тоску на всех навожу, работать мешаю.

– Вы мне все же помогли, – из вежливости произнес Старыгин, на самом деле он не выяснил ничего полезного, не получил никакой ниточки, никакого следа.

– Скажите, – у самой двери он помедлил и снова взглянул на хозяйку кабинета, – а никак нельзя выяснить хотя бы адрес того дома, где нашли картину, и номер квартиры…

– Адрес я знаю, – пробормотала Вера Антоновна, – но если вы пойдете наудачу, то вряд ли что-то выясните. Знаете что? Муж ведь не просто так попал тогда в руки доктора Сиверцева, его рекомендовала одна… одна знакомая. Она жила… живет в том же доме, где Аркадий Петрович, ее мама с ним очень дружила. Понимаете, Аркадий Петрович ведь был очень загружен, очень востребован, он не мог принимать больных с улицы. И вот муж обратился к своей старой знакомой, в надежде, что она ему не откажет…

Будь на месте Старыгина женщина, она бы сразу догадалась по той непередаваемой интонации, что с этой самой «старой знакомой» не все так просто. Дмитрий Алексеевич в силу своей профессии и воспитания был человек тонко чувствующий, поэтому он понял, что Вере Антоновне очень не хочется обращаться к той самой знакомой, тем более сейчас, когда мужа уже нет на свете.

– Но если бы вы могли пролить хоть какой-то свет на судьбу картины, на ее происхождение… – горячо заговорил он, – я был бы вам очень и очень признателен!

– Я попробую. – Она поглядела на Старыгина и несмело улыбнулась. Вернее, попыталась это сделать. Отвыкшие уголки губ, печально опущенные книзу, никак не хотели складываться в улыбку. Так что засветились одни глаза.

«Так-то лучше, – подумал Старыгин, – ладно, если она не сможет ничего выяснить, то хоть отвлечется ненадолго от своего горя… Хорошо все же, что я не женился. Вот, не дай бог, случилось бы со мной так, и чтобы жена с полной уверенностью говорила потом, что ее жизнь кончена? Жалко… Правильно, что я не женился…»

От таких мыслей, однако, Дмитрий Алексеевич не успокоился, а еще больше расстроился. Вот умрет он завтра – и кто будет скорбеть о нем? Кто станет лить слезы и сидеть в пустом кабинете, желая сойти с ума, чтобы хоть ненадолго забыть про свое горе? Нет, конечно, его ценят, у него много друзей, и начальство огорчится… А искренне горевать будет только кот Василий. Да и то, кот ведь не собака, он привязан не к человеку, а к месту. Вот если кота выгонят из его любимой квартиры, тогда он сильно расстроится.

От жалости к себе отвлек Старыгина неожиданный звонок мобильного телефона. Звонила Лидия, чтобы узнать, как продвигаются поиски. Старыгин хотел было рассказать ей про Владимира Синдерюхина, но решил раньше времени не обнадеживать женщину и промолчал. Они условились созвониться и, возможно, встретиться вечером. Погода отличная, в городе белые ночи…

Лидия засмеялась – низко, воркующе, и у Дмитрия Алексеевича мигом вылетели из головы неприятные мысли о тщете всего земного.

Почетный строитель Байкало-Амурской магистрали, почетный колхозник, почетный зверолов и моряк каботажного плавания, лауреат нескольких малоизвестных премий, художник-портретист Владимир Синдерюхин проживал на самом верхнем, седьмом, этаже мрачного здания из красного кирпича, расположенного в унылом промышленном районе рядом с Обводным каналом. На двери подъезда не было не только домофона, но даже самого обычного кодового замка.

Перед самым подъездом валялся в луже здоровенный пьяный мужик.

У Старыгина мелькнула было мысль, что это и есть художник Синдерюхин, но мысль эта не выдержала проверки практикой, поскольку из двери дома выкатилась крепкая боевая женщина, которая при виде пьяного всплеснула руками и воскликнула:

– Григорий, где ж ты так нажрался? Я же тебя только в булочную послала!

Григорий в ответ удовлетворенно булькнул и перевернулся на другой бок.

Старыгин обошел его и протиснулся в подъезд.

Как и следовало ожидать, лифта в этом доме тоже не было.

Подъем на седьмой этаж без лифта – это один из наиболее экстремальных видов спорта, доступных рядовому жителю современного мегаполиса. В нем удачно сочетаются серьезные физические нагрузки и многочисленные опасности, поджидающие пешехода на каждой лестничной площадке, – от бросающихся под ноги кошек до падающих с верхнего этажа кусков штукатурки.

Все эти факты имели место при восхождении. Старыгин тысячу раз давал себе слово заняться спортом или хотя бы регулярно делать зарядку по утрам. Примерно этаже на четвертом он почувствовал необходимость облокотиться на перила, но тут же оставил эту мысль, потому что перила были настолько грязными, что невозможно было взяться за них без содрогания.

После пятого этажа Дмитрий Алексеевич задал себе прямой вопрос: что он, приличный цивилизованный и очень занятой человек, делает на этой грязной лестнице? Честный ответ звучал бы так: он служит на побегушках у малознакомой дамы, он пытается отыскать какого-то неизвестного художника, которого, возможно, уже и на свете нет. Или никогда не было, учитывая аварию и несомненные проблемы с психикой у мадам Лидии Грин. Или миссис.

Однако для честного ответа Дмитрий Алексеевич еще не созрел. Он убедил себя, что носится по городу не ради прекрасных, меняющих цвет глаз Лидии, а ради той самой картины, над которой работает.

На шестом этаже пришло второе дыхание, и он с новыми силами устремился наверх.

Через четверть часа Старыгин завершил восхождение, остановился перед дверью, обитой прожженным в нескольких местах дерматином, и нажал на кнопку звонка.

Ничего не произошло, то есть из-за двери не донеслось ни звука.

Старыгин проследил за отходящим от звонка проводом и увидел, что провод оборван. Стучать в обитую дерматином дверь – дело неблагодарное, но ничего другого не оставалось. Дмитрий Алексеевич примерился, чтобы как следует жахнуть по двери кулаком, но тут увидел прислоненную к стене ржавую железяку. Видимо, кто-то из гостей или сам хозяин притащил ее сюда с ближайшей свалки, чтобы упростить процесс проникновения в квартиру.

Старыгин поднял железяку и как следует шарахнул по двери.

Гулкий удар разнесся по лестничной клетке, и почти сразу из-за двери донесся хриплый голос:

– Иду уже, иду!..

Вслед за этим послышались неуверенные шаги, брякнул засов, дверь открылась, и перед Старыгиным возникла опухшая физиономия почетного зверолова каботажного плавания.

Физиономия была покрыта трехдневной щетиной, какую теперь специально отращивают следящие за модой представители творческих профессий. Правда, Синдерюхин достиг этого эффекта непреднамеренно, и он совершенно не выглядел человеком, следящим за модой. Он выглядел человеком спившимся, опустившимся и полностью утратившим человеческое достоинство.