Однако лицом к лицу лица не увидать: Майкл долго не замечал очевидного, и лишь в Новой Гвинее в полной мере осознал, что творится с Колином. В лагере появился новый унтер-офицер, огромного роста самоуверенный грубиян и задира, и вскоре начал цепляться к Колину. Майкла это не особенно тревожило, потому что он знал: при нем солдафон не посмеет переступить черту. Старшина успел присмотреться к Майклу и понимал, когда нужно остановиться. Его нападки на Колина, косые взгляды и хамские замечания были булавочными уколами, не более. Майкл спокойно выжидал, уверенный, что, когда снова начнутся бои, худенький, похожий на девочку Колин откроется старшине с иной стороны.

Майкл пережил настоящее потрясение, когда однажды застал друга в слезах. Пришлось призвать на помощь всю выдержку и терпение, прежде чем тот рассказал, что случилось. Старшина домогался его, и Колин мучительно это переживал, потому что, как признался, сам испытывает влечение к мужчинам. Колин знал, что это неправильно, дурно и противоестественно, бесконечно презирал себя, но ничего не мог с собой поделать. Вот только желал он вовсе не полкового старшину, а Майкла.

Неожиданное открытие нисколько не оскорбило Майкла, он не почувствовал ни отвращения, ни негодования, одну лишь глубокую печаль, а еще нежность и жалость, на которую способна лишь долгая дружба да искренняя любовь. Разве мог он отвернуться от лучшего друга после всего, что выпало на их долю? Вместе они прошли огонь и воду. Друзья долго разговаривали, и в конечном счете признание Колина не отразилось на их отношениях, а может быть, даже укрепило их. Майкла никогда не тянуло к мужчинам, но он не стал относиться к Колину иначе только потому, что не разделял его склонностей. Жизнь есть жизнь, и люди таковы, каковы они есть, от этого никуда не денешься. Война изменила Майкла: он научился принимать то, что решительно отверг бы в мирное время. На войне со многим приходится мириться, иначе не выживешь. До тех пор, пока никто не покушался на его тело, Майкл не слишком интересовался частной жизнью своих боевых товарищей, но когда тебя любят далеко не братской любовью, это тяжкое бремя. Он и прежде ощущал, что в ответе за Колина, а теперь стал сознавать это еще острее. Майкл не мог ответить на чувства друга так, как тому хотелось бы, и старался восполнить это вниманием и заботой. Они все делили поровну: вместе воевали, смотрели в лицо смерти, терпели невзгоды, страдали от голода и болезней, от одиночества и тоски по дому. Слишком многое они пережили, чтобы их дружба дала вдруг трещину. А Колин хоть и понимал, что физической близости между ними не будет никогда, после того дня в Новой Гвинее ожил и повеселел.

Когда Колин погиб, Майкл отказывался верить своим глазам: случайный осколок снаряда, крошечный кусочек металла, пронесся быстрее звука и вонзился в коротко стриженную голову между шеей и затылком. Колин просто упал и умер, тихо, без агонии, без кровавой пены на губах. Майкл долго сидел рядом, сжимая его холодную неподвижную руку, уверенный, что друг ответит слабым пожатием. В конце концов товарищам пришлось силой разжать его пальцы и оттащить живого от мертвого. Майкл не желал верить, что нет никакой надежды вновь увидеть жизнь в застывших чертах уснувшего навеки друга. Это спокойное, умиротворенное лицо, не обезображенное, не оскверненное, казалось в ту минуту особенно благородным, одухотворенным. Смерть немного изменила его. Так всегда бывает, когда утомленная старуха с косой дает слабину. Майкл и теперь спрашивал себя, вправду ли Колин выглядел спящим или ему так только показалось: может, глаза обманули его? На войне ему случалось горевать, но такого страшного горя он еще не знал.

А потом, когда прошло первое потрясение, Майкл с ужасом обнаружил, что в душе его безумное горе уживается с… облегчением. Он почувствовал себя свободным! Тягостное бремя долга перед слабым и беззащитным, больше не пригибало его к земле. Останься Колин в живых, Майкл всегда чувствовал бы себя связанным. Вероятно, это не помешало бы ему искать свою любовь, но все равно ограничило бы свободу. Кроме того, он хорошо знал: Колин не смог бы с собой справиться и всеми правдами и неправдами пытался удержать его возле себя. Вот и выходило, что в конечном счете смерть друга принесла ему избавление, и это его мучило.

Долгие месяцы потом Майкл сторонился людей, насколько позволяло его особое положение в лагере. В их легендарном батальоне служило немало отважных бойцов, но Майкл был не просто отчаянным храбрецом. Командир называл его истинным солдатом, подразумевая высокий профессионализм военного, что встречается крайне редко. Для Майкла служба была работой, он добросовестно выполнял ее и никогда не подводил ни товарищей, ни командира, поскольку не сомневался в себе и верил, что сражается за правое дело. Он со всеми держался ровно и сдержанно, как бы ни пытались его спровоцировать на ссору. На такого солдата всегда можно положиться: он сохранит хладнокровие и исполнит свой долг, не думая о последствиях, даже ценой собственной жизни. Он будет рыть окопы, прокладывать дорогу, строить блиндаж или копать могилу; он сделает невозможное и захватит неприступную позицию или прикажет своим людям отступать, если посчитает, что так нужно. Майкл никогда не жаловался, никогда не оспаривал решений командира, даже если, едва получив приказ, уже обдумывал, как его обойти. Ему всегда удавалось успокоить солдат, усмирить или ободрить. В батальоне его считали любимчиком фортуны, которого даже пуля не берет, и верили, что он приносит удачу.

После высадки на Борнео их отряд получил задание добраться до указанного берега, захватить позицию и проникнуть в глубь острова. В батальоне не хватало офицеров, и командовать операцией поручили тому самому старшине, который травил и домогался Колина. Отряд вышел на трех шлюпках. Разведка докладывала, что на означенной территории японцев нет, но когда лодки приблизились к берегу, противник встретил их огнем и больше половины отряда погибло или получило ранения. В первой шлюпке никто не уцелел, она так и не пристала к берегу. Другая затонула под обстрелом. Майклу, еще одному сержанту и старшине удалось не поддаться панике и собрать тех, кого не затронули пули или ранило легко. Вместе они погрузили тяжелораненых на борт третьей шлюпки, все еще державшейся на воде, а сами пустились вплавь. На полпути к лагерю их подобрал спасательный баркас с медиками и всем необходимым: уцелевшая шлюпка добралась до своих, и навстречу пловцам вовремя выслали помощь.

Старшина тяжело переживал гибель множества солдат и винил во всем себя: ему впервые доверили командование операцией, а он провалил задание. Майкл хорошо помнил Новую Гвинею и в память о Колине почувствовал себя обязанным по возможности поддержать старшину, однако этот благой порыв едва не закончился трагедией. Старшина встретил Майкла с распростертыми объятиями – в буквальном смысле, – поскольку истолковал его внимание превратно. На пять ужасных минут Майкл словно обезумел. Образцовый солдат, никогда не позволявший чувствам брать верх над разумом, впал в исступление, когда понял, что его опять втягивают в замкнутый круг, где отвергнутая ненужная любовь оборачивается тягостным рабством, а ему отведена роль жертвы и вместе с тем мучителя. В нем вдруг вспыхнула такая лютая, отчаянная ненависть к старшине, какой он не испытывал ни разу в жизни. Если бы этот унтер с самого начала не заигрывал с Колином, ничего бы не случилось: друг не набрался бы смелости признаться в своих чувствах.