По счастью, Майкл бросился на унтера безоружным, но боевые навыки, жестокая ярость и внезапность нападения сделали бы свое дело, если бы старшина не закричал, а оказавшиеся поблизости солдаты не подоспели вовремя.

Когда ярость схлынула, Майкл почувствовал себя раздавленным, уничтоженным. За все годы армейской службы он никогда не жаждал крови, не получал удовольствия от убийства и не испытывал к неприятелю настоящей ненависти, но, сжимая горло старшины, впервые ощутил наслаждение, близкое к экстазу. Сдавливая гортанный хрящ, он упивался каждым мгновением. Его обуяла бессмысленная жестокость, которую он всегда презирал в других.

Майкл один знал, что чувствовал в те страшные секунды безумия, и твердо решил не оправдываться, принять все последствия. Объяснить свой поступок он отказался – сказал лишь, что собирался убить старшину.

Командир батальона, лучший из всех офицеров, под чьим началом бойцам доводилось служить, вызвал Майкла к себе для личной беседы. При разговоре присутствовал только полковой врач – блестящий профессионал и убежденный гуманист. Они сообщили Майклу, что дело через их головы передали в штаб дивизии. Старшина потребовал, чтобы его обидчика судил трибунал, и не ожидал, что батальонное начальство станет чинить препятствия.

– Чертов болван! – беззлобно ругнулся командир.

– В последние дни он сам не свой, – вступился за унтера Майкл. На него до сих пор нападало порой глухое отчаяние, а к глазам подступали слезы.

– Будете продолжать в том же духе, и вас признают виновным, – предупредил врач. – Вы лишитесь всех заслуженных наград и окончите войну с позором.

– Пусть осудят, – устало произнес Майкл.

– Да бросьте вы! – прикрикнул на него командир. – Вы стоите десятка таких, как он, и вам это известно!

– Я просто хочу, чтобы все поскорее закончилось. – Майкл бессильно прикрыл глаза. – Господи, я сыт по горло этой проклятой войной!

Офицеры обменялись взглядами.

– Что вам, несомненно, нужно, так это хорошо отдохнуть, – живо проговорил доктор. – Все битвы уже позади. Что скажете, если вас отправят в славный уютный госпиталь на славную уютную койку, где о вас будет заботиться славная ласковая медсестра?

Майкл открыл глаза.

– Звучит божественно. И что мне нужно сделать, чтобы туда попасть?

– Да просто продолжайте вести себя как идиот, – ухмыльнулся полковой врач. – Я напишу, что подозреваю у вас психическое расстройство, и вы отправитесь на базу номер пятнадцать. Даем вам слово: в приказе о вашем увольнении этот диагноз не будет упомянут, – но нашему дружку унтеру придется спрятать когти.

Итак, они заключили договор. Майкл сдал свой автомат Оуэна и боеприпасы, его усадили в санитарную машину, отвезли на аэродром, а оттуда доставили на пятнадцатую базу.

Ему досталась славная уютная койка в славном уютном госпитале, а заодно и славная ласковая медсестра. Только вот подходило ли сестре Лангтри описание «славная ласковая»? Он воображал себе полную женщину лет сорока, по-матерински заботливую, серьезную и деловитую, а не гибкую, изящную малышку чуть старше его самого, которая по части самоуверенности могла бы заткнуть за пояс бригадного генерала, а по части ума – фельдмаршала…

Из задумчивости его вывел пристальный, немигающий взгляд Бенедикта. Майкл безмятежно, с симпатией улыбнулся в ответ, но сейчас же ему послышался тревожный звоночек. Нет, с него довольно! Больше его не разжалобит даже этот несчастный горемыка с полуголодным тоскливым взглядом бездомной дворняги. Он не повторит прошлых ошибок. Никогда, ни за что. Впрочем, предупрежден – значит, вооружен: на этот раз он позаботится о том, чтобы резко очертить границы дружбы. Не то чтобы Майкл принимал Бенедикта за гомосексуалиста: бедняга просто мечтал завести друзей, а остальные не проявляли к нему ни малейшего интереса, что неудивительно. Майклу доводилось встречать таких, как Бен: бесчувственных, словно каменных, чья суровость смущала и отпугивала, – поэтому всегда одиноких. Они не отталкивали тех, кто пытался завязать с ними дружбу, просто вели себя странно: начинали вдруг разглагольствовать о Боге или говорить о том, что большинство мужчин предпочитает обходить молчанием. Наверное, Бенедикт до смерти пугал девушек, да и сам, вероятно, смертельно их боялся. Похоже, он принадлежал к породе мужчин, чья жизнь, подобно бесплодной пустыне, лишена чувств, и эта душевная иссушенность начиналась изнутри. Стоило ли удивляться, что он полюбил сестру Лангтри? Она обращалась с ним как с самым обычным человеком, тогда как остальные считали его психом или уродцем. То, что они, сами того не сознавая, ощущали в нем (хотя у Нила хватало, пожалуй, опыта, чтобы это понять), было жестокостью. О боже, можно себе представить, каким он был солдатом!

Бенедикт вдруг беспокойно поежился, лицо его сморщилось, ноздри сжались, взгляд остекленел. На глазах у Майкла его настороженная фигура превратилась в камень. Странно. Майкл повернул голову и понял, в чем дело: с дальнего конца пляжа к ним шел Люс – горделиво вышагивал по песку, высоко вскидывая ноги, жеманно подражая важной поступи спасателей, откровенно, точно на параде, выставляя себя напоказ. Солнце заливало лучами его золотистое тело, высвечивало длину и толщину фаллоса, словно в насмешку над остальными мужчинами на пляже. При виде эдакого сокровища каждый ощущал собственную неполноценность и проникался тайной угрюмой завистью к его счастливому обладателю.

– Сволочь! – буркнул Нил, зарывая в песок огрубелые ступни с длинными пальцами, будто собирался с головой уйти в землю, как крот. – Боже, если бы только у меня хватило духу отхватить бритвой его причиндал, избавить мерзавца от тяжести!

– Хотел бы я его увидеть хоть разок, – с тоской протянул Мэт.

– Да, зрелище что надо, – весело отозвался Майкл. – На это стоит поглядеть.

Люс подошел, грациозно развернулся и, возвышаясь над распростертыми на песке соседями по бараку, рассеянно поглаживая безволосую грудь, лениво поинтересовался, изобразив другой рукой взмах воображаемой ракетки:

– Кто-нибудь хочет сыграть в теннис?

– А что, здесь есть корт? – искренне удивился Майкл. – Тогда я, пожалуй, сыграю.

Люс посмотрел на новенького с подозрением: до него не сразу дошло, что это всего лишь шутка.

– Так ты меня дурачишь, стервец! – проговорил он изумленно. – Шуточки шутишь? Думал, я попадусь на удочку?

– Почему бы и нет? – ухмыльнулся Майкл. – Удочка ведь всегда при тебе.

Мэт и Нил оглушительно расхохотались, Бенедикт смущенно захихикал, а лежавшие неподалеку мужчины, которые ненароком услышали разговор, отозвались дружным сдавленным смехом. Люс замер в растерянности, не зная, как себя вести, а после короткой паузы пожал плечами и зашагал к воде, словно с самого начала туда и направлялся, бросив между делом:

– Я рад, что ты заметил.

– Как можно не заметить такую-то штуковину? Я сперва решил, что это кусок арматуры сиднейского моста Харбор! – крикнул Майкл ему вслед.