Появляясь в городе, офицеры ополчения обычно напяливали роскошные костюмы, какие носила разве что знать. И, как правило, чем ниже был чин, тем более помешан на элегантности был его носитель. Все тот же Сорель, все в том же «Пастухе-сумасброде» представляет зрителю одного столяра, «видного буржуя с во-от такой ряшкой», который, будучи избранным в своем квартале капралом, «уж так возгордился, будто ведет свое происхождение от одного из девяти героев». И добавляет, что тот для торжественных случаев заказал себе у портного «шикарный наряд из пунцовой материи с золотым позументом».

Участников городского ополчения, как и солдат королевских войск, вынуждали периодически заниматься специальными упражнениями: они учились маршировать, шагая в ногу, перестраиваться, обращаться с мушкетами, копьями, алебардами. Обязательны были как индивидуальные смотры оружия, так и участие в полковых или ротных «парадах». Время от времени устраивался «сбор всех частей» на какой-нибудь равнине в парижских предместьях, но с особым волнением ополченцы ожидали всегда инспекции, которую проводили сам король или эшевены.

Организованное таким образом городское ополчение первым своим долгом почитало участие во встрече короля, когда тот возвращался из путешествия или с войны. Ополченцы во всеоружии шли впереди, по бокам и позади Его Величества, образуя своеобразную живую изгородь, целью которой было предотвратить, в общем-то, всегда возможное покушение на царствующую особу. Вот так, в полном составе, они покидали свои кварталы только при исключительных обстоятельствах или в случае проверки – такой, о каких шла речь выше. Обычно на улицы, заслышав призывный барабанный бой, выходили лишь сторожевые роты: они осуществляли надзор за порядком на пути от своего места жительства до городских ворот и, конечно, на обратном тоже. Существовало два документа, один – 1617 г., другой – 1636-го, в которых были зафиксированы основные положения, касающиеся дисциплины в рядах ополченцев и полномочий этой великой армии. Оба устава были разработаны эшевенами и утверждены Людовиком XIII. В соответствии с ними солдатам городского ополчения вменялось в обязанность вести пристальное наблюдение и за тем, что происходило за воротами: поблизости от них и от укреплений, между ними находившихся. Они должны были расспрашивать всех, кто прибывал в город или выходил (выезжал) из него; выяснять причины их приезда или, наоборот, отъезда; сигнализировать о том, что заметили подозрительных лиц; препятствовать вывозу за пределы Парижа без надлежаще оформленных пропусков оружия, пороха и боеприпасов, регулировать движение гужевого транспорта, в изобилии скапливавшегося у ворот, наконец, в случае войны – окопавшись за крепостными стенами, отражать атаки врага.

Служба по охране столичных ворот считалась обязательной для всех горожан без исключения (даже для священников и монахов), но независимо от того, выходили ополченцы нынче в дозор или не выходили, они оставались в распоряжении своих начальников круглые сутки – как днем, так и ночью. Им далеко не всегда удавалось, вернувшись домой, насладиться вполне заслуженным отдыхом, – чаще всего им снова приходилось выходить на улицу с оружием в руках. Поскольку именно городское ополчение отвечало за порядок в городе, его участникам то и дело приходилось либо разгонять чересчур дерзко ведущих себя земляков, собиравшихся в более или менее многочисленные стаи; либо – с опасностью для собственной жизни – подавлять мятежи, прекращать драки и свары, останавливать дуэлянтов[51]. Кроме того, в их задачи входила проверка состояния цепей, перегораживавших улицы на случай, если начнутся народные волнения, и больших деревянных кругов-колес, или, точнее, «катушек», на которые эти цепи наматывались. Еще они приходили с инспекцией в трактиры, кабаки, доходные дома с меблированными комнатами, исследовали там регистрационные книги, выявляли подозрительных постояльцев, находивших там кров, брали их за шиворот и передавали в руки квартальных комиссаров. Естественное дополнение к ночному дозору, городское ополчение таким образом помогало государственным службам очистить столицу от всякого сброда и, благодаря настойчивой борьбе с покушающимися на спокойствие Парижа ворами и бродягами, пусть даже и притаившимися до поры до времени в своих логовах, могло неустанно пополнять население застенков Шатле.

Многие глупцы и вертопрахи, встречая отряды городского ополчения на улицах столицы, откровенно подтрунивали, а то и издевались над этими людьми: где им было понять достоинства, оценить гражданскую доблесть и бескорыстие солдат, верно служивших своему городу и не получавших ни единого су[52]. Сатирики представляли их в виде сборища фанфаронов, которым только бы пострелять вдоволь, которым ничего не стоит, сколько бы раз ни вышли на улицу, усеять свой путь трупами фланеров и зевак, виновных лишь в том, что глазеют на то, как они маршируют, а сами готовы уносить ноги, едва почуяв малейшую опасность. Дворяне видели в ополченцах орду оборванцев. Полки Его Величества отказывались во время официальных церемоний уступить им место. Товарищи по ремеслу, узнав в ставших сержантами и капралами и теперь гордо восседающих в седле главах участков и сенкантенье – одетых в воскресные камзолы, с туго перепоясанным толстым пузом, с мушкетом на перевязи и в напяленной на голову шляпе с султаном из перьев, бывших приятелей из соседней лавки или мастерской, осыпали их градом насмешек и, в свою очередь, отворачивались от этих, как им казалось, опереточных вояк.

Однако и Людовик XIII, и кардинал Ришелье отнюдь не разделяли взглядов этих насмешников. Напротив, они со страстным вниманием следили за деятельностью городского ополчения. Они знали, что шестнадцать его полков образуют достаточно грозную армию из тридцати тысяч вооруженных солдат[53] и что эта армия, находящаяся целиком во власти эшевенов, то есть буржуазии – постоянно кипящего котла республиканских настроений[54], представляет собой вечную опасность для короны, еще возрастающую в периоды народных волнений, сотрясающих королевство. Они не отрицали пользы от городского ополчения, они с видимой невооруженным глазом благодарностью принимали его службу, но они при этом, втайне от других, сохраняли по отношению к нему некую подозрительность.