Но как бы то ни было, 4 февраля 1626 г., когда мессир Никола де Байёль, купеческий старшина города Парижа, явился в королевский кабинет Лувра, дабы засвидетельствовать Его Величеству свое почтение, Людовик объявил гостю, что намерен в день прощания с масленицей, который вот-вот наступит, принять участие в своем обычном ежегодном балете, а затем исполнить его еще раз, в ту же ночь, но уже в стенах Ратуши, и потому просит подготовиться как следует, а главное – не забыть, что должны быть приглашены самые красивые дамы из всех кварталов. Господин де Байёль, услышав такие слова, остолбенел, потому что ни на его веку, ни раньше – сколько существует память человеческая – никто никогда не видывал короля, озабоченного тем, чтобы попотчевать парижских буржуа столь неожиданным зрелищем. Однако минуту спустя он взял себя в руки и ответил, что «Его Величество окажет своему городу такую честь, о которой тому даже и не мечталось», после чего, кланяясь, вышел, и волнению его не было предела.

Мигом добравшись в карете до Ратуши и войдя в свой кабинет, он долго размышлял. Действительно, король поставил его в чрезвычайно трудное положение, потому что Ратуша никак не была приспособлена для того, чтобы ставить там балеты, да и вообще устраивать какие бы то ни было театрализованные представления. Конечно, в Большом зале поместилось бы множество зрителей, а в примыкающих к нему меньших помещениях можно было бы поставить банкетные столы – но какие же комнаты предоставить Его Величеству и его труппе, чтобы артисты могли там облачиться в свои карнавальные костюмы? Пришлось созвать на совет господ эшевенов. Все вместе решили, что Его Величеству в качестве гримуборной и костюмерной отведут кабинет секретаря суда, а все остальные, так уж и быть, переоденутся в кабинете прокурора. Решив эту сложную проблему, пятеро высших представителей городской власти, поскольку времени на приготовления оставалось всего ничего, немедленно вызвали на ковер городских служащих и снабженцев. Хозяину столярной мастерской было поручено преобразовать Большой зал в театр для выступления королевской труппы во главе с Людовиком XIII, возвести подмостки, на которые поднимутся артисты, а напротив – галереи, где разместятся приглашенные зрители. Ковровщикам – затянуть деревянные каркасы парчой, повесить гобелены, устлать паркет турецкими коврами. Кроме того, артиллерийскому офицеру было дано указание приготовить все необходимые боеприпасы для того, чтобы встретить и проводить короля пушечными залпами: больше шума – больше торжественности. Одновременно в Ратушу вызвали прославленную трактирщицу мадам Куаффье, у которой были приобретены для пиршества хлеб, вино и рыба, а у бакалейщика, мэтра Иоахима дю Пона заказали, с одной стороны, невиданное количество емкостей с разными вареньями, а с другой – такое же невиданное – свечей белого воска: их заранее приглашенный «специалист» вставит в нужное время в жестяные настенные светильники и хрустальные канделябры. Наконец, в ближайшие же дни следовало собрать оркестр получше из скрипачей и других музыкантов.

Обо всем вроде бы договорились, и с этих пор градоначальникам показалось, будто не осталось причин для того, чтобы Его Величество высказал по какому-либо поводу недовольство. Начались подготовительные работы, а когда они подходили к концу, приехали с инспекцией городские и придворные устроители. Результатом стала уверенность в том, что все пока идет как надо. Вот и жили господа градоначальники спокойно и безмятежно до 17 февраля, а в этот роковой для них день явился посланец короля, некий дворянин, который сообщил, что Его Величество предупреждает: для представления балета понадобится коекакая машинерия сцены, а главное – ничего не выйдет без слона, верблюда, двух мулов, четырех попугаев на человеческих ногах, а весь этот механический зверинец невозможно будет доставить посреди ночи в Ратушу из Лувра, следовательно, надо заказать точные их копии у известного скульптора Мишеля Бурдена, который требует за работу девятьсот ливров. Господа градоначальники были весьма недовольны: такие расходы тяжким бременем ложились на скудный бюджет. К тому же их одолевало беспокойство: а успеется ли все, что надо, ко времени? И не возникнут ли еще какие-то новые трудности?

Тем не менее 21 февраля все они в полном составе отправились приглашать на праздник мессира Эркюля де Рогана, герцога де Монбазона, губернатора Парижа. Самые красивые женщины города, жены представителей крупной буржуазии – советников, квартиньеров, членов Парламента, служащих и офицеров Шатле, начальников ополчения, видных коммерсантов – свои приглашения уже к тому времени получили.

Утро 24 февраля – дня, назначенного королем для представления, – прошло в хлопотах. Обеспечивалась охрана в залах, воздвигались на Гревской площади барьеры, чтобы помешать посторонним наводнить Ратушу. С четырех часов пополудни приглашенные, которых должны были встречать и разводить по местам городские стражники, наряженные по такому случаю в голубые казаки[55] и шляпы с перьями, уже толпились на возвышении для зрителей в Большом зале. К пяти, когда в Ратуше появились госпожа президентша (жена председателя столичного Парламента) и супруга купеческого старшины, на Париж уже опустились сумерки, а скоро и совсем стемнело. Лакеи зажгли свечи. Скрипки заиграли куранты и бранли[56]. Господа градоначальники, отдав музыкантам приказ начинать, надеялись, что дамы, желая убить время и не томиться бесконечным ожиданием, пока прибудет король (а прибыть он должен был еще не скоро), потанцуют, но их надежды не оправдались: ни одна не решилась покинуть свое место из опасения не найти его снова.

В четыре утра, когда свечи в бра и канделябрах уже дважды догорели и дважды были заменены, а собравшиеся клевали носами, так что, казалось, Большой зал вот-вот превратится в сонное царство, прогремели пушечные выстрелы. Залпы, донесшиеся с берега Сены, возвещали: приближается Его Величество. Господа градоначальники мигом накинули наполовину красные, наполовину темно-коричневые мантии и бегом понеслись навстречу королю. Запыхавшись, они еле смогли вымолвить положенные по такому случаю речи, единственный смысл которых сводился к двум словам: «Добро пожаловать!», а король извинился за опоздание. Людовика немедленно проводили в отведенный под его личную костюмерную кабинет, а всех остальных – старшего из королевских братьев, герцога Орлеанского – Месье[57], двенадцать принцев и знатных сеньоров из свиты – в предназначенные для них комнаты, где они также могли бы переодеться.

Быстренько, с помощью лакеев, переоблачившись в шутовской костюм исполнителя серенад, в котором он должен был появиться на сцене ближе к концу представления, король в ожидании выхода на подмостки укрылся в ложе городского старшины плотников и столяров, откуда он видел все, оставаясь не замеченным никем. Другие танцоры не торопились с перевоплощением в персонажей спектакля. Наконец, в пять часов утра, прозвучали первые такты балетной увертюры[58]. Присутствовавшие, которым были розданы маленькие книжечки с написанным стихами и прозой и хоть сколько-то прояснявшим чрезвычайно туманный сюжет сценарием представления, ознакомившись с ним, перестали жалеть о потерянных в томительном ожидании тринадцати часах…