Он был здоров, в нем бурлила жизненная сила, и теперь я даже не мог представить, что он умер бы зимой.

Он мог бы выжить.

Но я не собирался этого допускать.

— Нет, Вирджил, пожалуйста! — Мэй закричала, когда я еще сильнее обвил олененка, укрывая его в своей тени так плотно, так успокаивающе, что он расслабился. — Я буду есть! Обещаю, я буду! Что бы ты мне ни сказал, я сделаю это, только не…

Я медленно подняла олененка с земли, его глаза закрылись, учащенное дыхание немного успокоилось. Он повис перед нами, окутанный моей темнотой.

Я собрался с духом и пронзил грудь Мэй своей тенью, заставив ее кашлять и скулить, как раненое животное.

— Прости. — сказал я в последний раз, уже оплакивая все, что у нас было вместе. — Это единственный способ.

А потом я выпил. Олененок спал, успокоенный моей магией, контролирующей сознание, поэтому он ничего не почувствовал.

Но Мэй все это видела и чувствовала, потому что должна была. Я отказался кормить ее тайком. Она должна была знать цену.

Жизненная энергия маленького олененка, все эти годы хранившаяся в его теле, просочилась через меня в Мэй, и, по мере того, как это происходило, животное уменьшалось в размерах.

На мгновение появился призрак лани, которой она, возможно, когда-то была, гордой и сильной, но он рассеялся по мере того, как из олененка вытекала энергия.

Это заняло, наверное, минуту, и когда я закончил, от нее остался только хрупкий, крошащийся скелет, покрытый полосками почерневшего меха. Мэй билась и дрожала в моих руках, ее изголодавшееся тело впитывало энергию оленя.

Она закричала от боли, когда ее клетки, привыкшие работать на таком малом количестве энергии, внезапно получили так много энергии. Ее сердце окрепло и забилось с новой силой, ее разум воспламенился от прилива энергии, а пламя в ее груди стало сильным и жарким, как и должно было быть.

Она отяжелела в моих руках, стала более плотной, ее тело восстанавливалось. Оставшиеся шесть лет жизни олененка были бы значительно сокращены, поскольку большая часть энергии была бы потрачена на восстановление организма Мэй, но у нее все равно были бы долгие месяцы, в течение которых ей не нужно было бы есть.

И затем… Мы бы сделали это снова.

Если бы я не напугал ее так сильно, она бы теперь ела без жалоб. Когда с этим было покончено, я медленно опустил оленя на землю и прикрыл его тело упавшими ветками, моя тень проделала всю работу.

Мэй все еще была в моих объятиях, она делала глубокие вдохи, от которых ее грудь расширялась, дрожала и стонала. Ее тело было в шоке, и я делал все возможное, чтобы успокоить ее, вливая в нее спокойствие и тепло, но не слишком много.

Я не хотел затуманивать ее разум или сбивать с толку. Она должна была осознать. Она должна была почувствовать и запомнить все, что произошло.

Когда она затихла, тихо всхлипывая, я повернулся и медленно пошел домой.

Когда мы дошли до развилки, она тихо ахнула и вцепилась в мою куртку.

— Я могу идти. Пожалуйста, отпусти меня.

Отводя взгляд, чтобы продлить момент, когда мне придется столкнуться с ее отвращением, я опустил ее на землю. Она стояла передо мной, и я смотрел на ее тело, избегая смотреть ей в лицо.

Ее кулаки были сжаты, и она не дрожала, несмотря на холод. По крайней мере, в этом я преуспел.

Мэй была здорова. Она будет жить.

— Ты так питаешься? — спросила она, и ее голос тоже зазвенел от волнения.

Я не мог различить в нем эмоции, но что-то в нем было. Скорее всего, гнев.

— Обычно нет. — сказал я, по-прежнему не глядя ей в лицо. — Я питаюсь с деревьев. Я не животное, поэтому мне не нужна животная энергия, чтобы выжить. Я предпочитаю растения.

— Ты когда-нибудь поступал так с людьми? — снова спросила она, и в ее голосе было такое отчаяние, что я не смог удержаться и поднял глаза.

Ее глаза блестели, кожа сияла, и даже волосы, прежде такие тонкие и безжизненные, стали пышными и здоровыми. И на ее лице не было отвращения.

Только страх и гнев.

Ее щеки и губы были красными. Боль сдавила мне грудь, когда я увидел свою жену, которая, как я знал, никогда больше не прикоснется ко мне.

Никогда не станцует для меня.

Никогда больше не подарит мне робкой улыбки.

Я обменял ее любовь на ее жизнь.

— Да. — ответил я, не видя необходимости что-либо скрывать. — Дома… То есть до Сдвига, я питался от людей. Обычно не слишком много. Это был… деликатес. И люди в нашем мире уважали нас. Для них было большой честью быть выбранными в качестве подношения личу. Однако я не питался кем-то в этом мире. Они и так меня боятся.

Она моргнула, качая головой, а затем подняла глаза, выглядя смущенной.

— Сдвиг произошел сотни лет назад. И ты говоришь об этом так, как будто помнишь.

— Да, помню. Я был там, когда это случилось.

Она снова покачала головой и закрыла лицо руками. Ее плечи затряслись, и в моей груди расцвела боль.

Я знал, что она страдала, и все это из-за меня.

— Мне жаль, Мэй.

Она убрала руки и посмотрела на меня с таким отвращением, что я не сомневался в ее чувствах.

Она ненавидела меня.

— Я хочу побыть одна.

Я покачал головой, моя тень дернулась, желая дотянуться до нее и обнять так крепко, чтобы она никогда не смогла уйти.

— Я не отпущу тебя. — сказал я, пристально глядя на нее, несмотря на ненависть в ее глазах. — Мне жаль.

Ноздри Мэй раздулись, и она яростно тряхнула головой, отчего ее волосы разлетелись в разные стороны.

— Я твоя жена. — сказала она с тихой горячностью. — Я дала клятву, Вирджил, и я не буду пытаться сбежать. Мне просто нужно побыть одной прямо сейчас.

Мы долго смотрели друг на друга, пока я, наконец, не кивнул и не отвернулся. Возвращаясь к дому, я подумал, что у меня больше нет причин следить за ней.

Она увидела худшее.

Я мог спокойно позволить ей бродить по моим владениям, мне было достаточно ее обещания.

Я доверял ей.

И когда стемнело, а она все еще не вернулась, ее предательство было в десять раз болезненнее.

Мэй солгала мне.

Она обещала, что останется, и все же…

Она исчезла.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Мэй

Я наблюдала за его удаляющейся спиной, испытывая