Остатки культа медведя, веру в его человеческое происхождение подметил на севере России (в Олонецкой губернии) другой исследователь, этнограф Г.И. Куликовский (1890). По его словам, там верят, что медведь есть человек, превращенный каким-то волшебством в медведя, поэтому, как говорили крестьяне, медведь сам никогда не нападает на человека; нападет лишь из мести за причиненное ему «неудовольствие или отмщение за совершенный грех» по указанию Бога (даже если он корову съедает, то считали, ему Бог позволил). Поэтому, говорили местные жители, охотники никогда еще не убивали беременную медведицу: она, как беременная деревенская женщина, боится, что кто-нибудь увидит ее во время акта рождения. По этой же причине даже собака одинаково лает как на человека, так и на медведя, хотя подмечено, что на других животных и птиц лает совершенно иначе. Собака как бы чует в нем человеческое существо, утверждали они, поэтому местные жители и мясо его не едят. То, что медведь есть превращенный человек, подтверждается слухами, что существует много случаев, когда «при сдирании кожи» с убитого медведя оказывалось, что под шкурою туловище медведя якобы было опоясано мужицким кушаком, или на нем даже находили остатки белья, одежды и украшений[151].

Жители Кенозерья (Каргопольский р-н, Архангельской области) до настоящего времени видят сходство медведя с человеком: «У медведя передние лапы без шерсти как у человека, организм как у человека»[152]. Кстати, лапы его похожи на руки, он берет ими и держит предметы так же, как человек. Охотников всегда потрясала картина убитого медведя: когда он ободранный лежит на спине, то имеет поразительное сходство с человеком. Особенно это относилось к медведице, – ее туловище было удивительно похоже на женскую фигуру, и, как говаривали старики, даже «титьки есть, как у человека». Наш современник, один бывалый охотник из Иркутской области рассказывает: «Медведицу в прошлом годе добыл, распластал когда, а она – женска и женска: груди, как женски груди, все есть. Вылитый человек. С тех пор мясо вот добуду, а исти не могу»[153].

У русского старожилого населения Сибири суеверные представления о медведе сохранились до начала прошлого столетия. Научная этнографическая экспедиция под руководством А.М. Поповой на север Сибири в 1921–1922 гг. зафиксировала там много рассказов, преданий об этом особо почитаемом как туземцами, так и пришлым русским населением, звере[154]. Вот одно из них: «Прежде, – говорят старые люди, – медведь был человеком. Когда он был человеком, он был богатым, и много работников на него работало, он только поживал, да распоряжался. Шел он раз по своей деревне, видит – идет нищий. Взял да и спрятался за садик. Не успел нищий поравняться с садиком, он вдруг выскочил и закричал, чтобы испугать. Нищий не испугался, а только сказал: «Будь же ты медведем. Пущай не будет у тебя больше рук, а будут заместо их ноги. И будет у тебя на каждой ноге по четыре пальца». Так богач и стал медведем. А народ-то потом узнал, что нищий-то был Исус Христос». «Если, – говорится в другом предании, – снять с теперешнего медведя шкуру, то как есть человек. Только на лапах нету большого пальца. Страшно стало медведю. «Осподи говорит, если мне надо теперь бояться людей, то зачем же ты отнял у меня прихватной большой палец?» – и стал просить у Бога вернуть его. Но Бог так и не дал этого пальца человеку».

Какое значение имел «прихватной» палец, можно судить из содержания следующего сказания – однажды медведь говорит Богу: «Если бы ты мне дал большой палец, то я бы никого не боялся», на что Бог сказал: «Если тебе дам большой палец, то собаке дам лук и стрелу, а человеку – крылья»[155].

Мотив о лишении медведя большого пальца, внушенный сравнением медвежьей лапы с человеческой рукой, был широко распространен как среди русского населения Сибири, так и у коренных народов. Это было связано, вероятно, с культовым значением лапы почитаемого зверя, о чем упоминалось выше.

Медведь всегда был излюбленным героем русских сказок. Например, есть сказка о медведе, которому охотник отрезал лапу и отдал варить старухе, а медведь, сделав себе липовую лапу, пришел к старухе с просьбой вернуть ему отрубленную лапу. «Скрипи, нога, скрипи, липовая. И вода-то спит. И земля-то спит. И по селам спят. Одна баба не спит. На моей коже сидит. Мою шерстку прядет. Мое мясо варит. Мою кожу сушит». Здесь подтверждается мысль, что медвежья лапа для человека заключала какую-то магическую силу.

По старинным поверьям медведь сохраняет качества присущие человеческой природе, более того, он похож на него в своих повадках, склонностях, и самое странное, существует множество свидетельств, что «медведь охотно сожительствует с женщиной». Такие случаи зафиксированы не только в Сибири, но и у нас на Севере.

У сибирских народов, по словам А.М. Поповой, половые связи женщины с животным представлялись делом совершенно естественным. Еще в начале прошлого века вполне этому верила и русская интеллигенция. Примером может послужить воспоминание одного из администраторов Камчатки, рассказывающем как о достоверном факте, что медведь однажды забрел в Петропавловск, увел (или утащил) местную обитательницу в тайгу и сделал ее своей женой[156]. Варианты этого рассказа были довольно распространены в различных интерпретациях. Вот еще один сибирский рассказ местного жителя, записанный А.М. Поповой: «Женщина заблудилась в лесу и жила год с медведем. Жили как муж с женой… Уходит медведь из берлоги, заваливает ее лесом, коряжником, чтобы женщина не могла уйти. Кормил ее кореньями. Дает коренья, сыта, целый день неохота есть, а в сон клонит… Сном долит – лежит и спит. Мох послатый в берлоге, лежать мягко. Не одно там помещенье есть, сказывают отхоже место… Женщина прожила там с год, вся оборвалась, обносилась. А вот ум-то человеческий не потеряла. Ушел раз медведь, а ту пору охотники подошли к берлоге; женщина увидела, вскричала (им), в какое время за ней приезжать, когда медведь уйдет в лес… Сделали охотники облаву, взяли ружья, потом укараулили медведя и убили его».

В других вариантах, а таких рассказов зафиксировано много, женщина сама убегает из медвежьей берлоги к людям, а медведь устраивает погоню за ней, в бессильной злобе круша на своем пути деревья.