возвращался к неровным машинописным строчкам. На полу же нашлись надорванная паспортная книжка мамы и мое метрическое свидетельство. Может, было что-то еще, куда более важное?

Девушка, которая работала в нашей семье приходящей служанкой, жила недалеко, поэтому вскоре уже бродила по квартире, удрученно охая и косясь на меня с жадным любопытством, и проверяла, не пропали ли какие-нибудь ценности. Ценности не пропали, да и было их не так уж и много. Преступники явно охотились за чем-то другим. Тем, что не взяли в прошлый раз. Я была в этом уверена. Был в этом уверен и урядник.

– Мутное дело, барышня, – поморщился он. – Сразу честно вам скажу: вероятность раскрытия низкая. По прошлому преступлению никаких зацепок нет. По этому тоже. Разве что отпечаток каблука, и то он без особенностей.

– А отпечатки пальцев? – удивилась я. – Почему вы не снимаете отпечатки пальцев?

– Зачем? – удивился уже он.

– Как это зачем? Узор на подушечках пальцев уникален, по нему можно определить, кто здесь побывал и чего касался.

– Барышня, не стоит рассуждать о том, в чем вы не разбираетесь, – увещевающе сказал урядник. – Где вы видели, чтобы снимали отпечатки пальцев? Как их, по-вашему, фиксировать?

– Простите, кто из нас представляет сыск? – возмутилась я. – Вы или я? Вы. Значит, вы и должны знать, как снимают отпечатки пальцев с поверхностей. Вообще, это первое, что делают при ограблениях.

– Где делают? – не унимался он.

– Не помню. – Я потерла лоб. – Но точно знаю, что делают. Я точно про это читала, – добавила я после скептического хмыка сыскаря.

– В немецкой газете? – предположил Хомяков.

– В немецкой? Скорее, в английской, – неуверенно ответила я. – Да, точно, этот метод был разработан в Англии.

Всплывшее воспоминание так обрадовало, что я не смогла удержаться от улыбки, хотя обстановка к тому не располагала.

– Ты и английский вспомнила? – поразилась Оленька, не отходившая от меня ни на шаг. – Но как? Мы же его не учили!

– Возможно, статья была в нашей газете, но рассказывала о событиях в Англии. Перевод или пересказ их статьи, – предположил Николай. – Я тоже что-то такое читал.

Я не стала их радовать тем, что, очень похоже, перевод с английского мне не нужен: я прекрасно прочитаю на нем все сама. Пусть это останется тайной вкупе с остальными касающимися меня странностями. Набирается их все больше.

– И как их снимать, эти ваши отпечатки, а, барышня? – наконец заинтересовался урядник.

По-видимому, слово офицера показалось ему куда весомее слова гимназистки, пусть даже офицер был совсем молодой и несолидный.

– На них наносят кисточкой порошок. Потом фотографируют, сравнивают с отпечатками тех, кто здесь бывал, и отбирают посторонние. – Я опять потерла лоб, словно это помогало вспомнить. – А наши пальцы можно отпечатать на листе бумаги, нанеся на них краску. Типографскую.

– Фотографируют, – недовольно протянул урядник. – Это ж сколько нужно пластинок?

– Я оплачу, – предложил Николай и в ответ на удивленный взгляд урядника пояснил: – Мало ли, вдруг поможет. Не дело, что за рубежом криминалистическая наука нас опережает.

– Ну раз вы оплатите, ваше благородие…

Полный скепсиса урядник счел, что благородные господа решили поразвлечься. Но энтузиазма Оленьки хватило на всех и все: что могло быть обсыпано найденной маминой пудрой, было обсыпано, а что могло быть испачкано краской – испачкано, так что квартира к вечеру представляла собой совсем душераздирающее зрелище. Правда, она и до Оленькиных изысканий выглядела ужасно, но теперь стала еще и грязной. Зато урядник ушел-таки с уловом: некоторые отпечатки не принадлежали никому из находившихся в квартире и были слишком свежими, чтобы их могла оставить мама. Приглашенный фотограф ушел с ним, пообещав как можно скорее принести в полицию отпечатанные снимки.

Приходящая служанка на прощанье разразилась длинной сбивчивой речью, как ей жалко нас с мамой. Жалость жалостью, но об уборке она не заикнулась, сразу шмыгнула за дверь. Наверное, за этот месяц ей не уплачено и она прекрасно понимает, что платить некому. Значит, придется наводить порядок самой. Но не сегодня, сегодня я не рискнула бы здесь остаться ни в одиночестве, ни в компании: слишком страшно находиться там, куда незаметно проникают и незаметно уходят.

В комнате, когда-то бывшей моей, пух из вспоротой подушки вздымался в воздух при каждом движении. Хороший пух, качественный. И наверняка сны на этой подушке были очень хорошие и интересные. И я их непременно записывала. В дневник. Которого я пока не нашла. Из бумажных изданий здесь были видны лишь безжалостно распотрошенные книги: книжный блок – отдельно, иной раз даже по листочкам, корешок – отдельно. Урядник даже сказал, что у него создалось впечатление, что некто здесь развлекался, стараясь нанести как можно больше ущерба, а вовсе не искал ценности. Ценности-то все остались на месте.

Оленька сложила в шкатулку с мамиными украшениями найденные деньги и стояла, прижав ее к груди, словно боялась: отставь в сторону – умыкнут и это.

– И все-таки что они искали? – спросила она.

– Какие-то документы, – предположила я.

– Почему ты так думаешь?

– Книги разодраны, словно что-то искали внутри и под переплетом. И бумаги разбросаны так, словно их просматривали, – пояснил за меня Николай. – Барышни, на сегодня розыскной деятельности хватит. Поедемте к нам?

– Лиза что-то хотела взять, – вспомнила Оленька. – Одежду, наверное?

– Нет, – чуть помедлив, ответила я. – Одежду забрать тоже можно было бы, не будь она теперь безнадежно испорчена, но я хотела осмотреться, вдруг знакомые стены вернут хоть часть памяти.

– И?

– И ничего. Оля, я вела дневник?

– Конечно. Если не вести дневник, то оценку за поведение снижают. Твой сгорел, так мы же тебе новый купили.

– Я не про ученический. Про личный. Была у меня какая-нибудь тетрадь, в которую я записывала все, что меня волнует?

– Да, – обрадованно закивала она. – Тебе Томка там такие акварельные рисунки рисовала, что ах.

– Томка? – Я чуть поднапрягла память. – Яцкевич?

– Да, – радостно согласилась Оленька. – Она у нас в классе лучше всех рисует.

Я огляделась, но ничего похожего на рукописную книжечку с иллюстрациями одноклассницы не увидела.

– И как он выглядел?

– Кто? – удивилась Оленька. – Тот реалист, кто за тобой на последнем балу ухаживал? Высокий, симпатичный, глаза зеленые. У их семьи крупный кожевенный завод.

Я внимательно выслушала подругу, недоумевая, к чему она вываливает мне столь занимательные подробности, да еще изо всех сил подмигивает. Спрашивать не стала, лишь уточнила:

– Я про личный дневник.

– А, про дневник, – разочарованно протянула подруга. – Тетрадка как тетрадка. С розой на обложке. У меня такая же, мы вместе покупали.

– А ты нигде не видишь ее в этой комнате?

Оленька задумчиво поворошила носком ботиночка пух на полу