движением фокусника сдернул простыню. Серафима сначала ничего не поняла, только сердце заколотилось одновременно в груди, желудке и горле, и стало невозможно дышать. А потом она поняла, узнала, и волна холодного пота прошла от затылка к крестцу, мгновенно напитав серебристое летящее платье, и оно прилипло к позвоночнику. Сережа. Ее верный и славный Сережа. Совсем взрослый, возмужавший, хотя и сильно осунувшийся, но все равно сильный и красивый. И абсолютно мертвый. В животе Серафимы заворочалась мутная тошнота. Дыши, не выдавай себя! Ты же умеешь!

Лето 1982 года

Это уже позже, много позже она решит, что Анна – не подходящее имя для экстрасенса. Для создания образа нужно что-то более экзотическое.

А тогда ей было всего четырнадцать, и ее звали Аня.

Сережа называл ее Анюта. И дарил ей букеты анютиных глазок. И смотрел на нее завороженно, словно на странный и диковинный объект, суть которого он никак не может понять, сколько бы ни пытался.

Они вместе гоняли на великах по всему городку, а однажды Сережа повел ее смотреть «нарисованных старцев» в какой-то полуразрушенный храм. Внутри храма дивно и весело сияло сквозь рухнувший купол солнце, гуляло по фрескам, не до конца уничтоженным людьми и временем.

Сережа щурился от удовольствия, глядел на лица «старцев» и в какой-то момент мечтательно протянул:

– Если бы у меня была куча денег, я бы отдал их, чтобы починить это все.

А потом повел ее на старое, заросшее бурьяном и мхом кладбище недалеко от храма.

– Я тут кое-что нашел. Только это тайна, – шепотом сообщил Ане Сережа, хотя кто их мог услышать? Покойники под землей?

Они остановились у замшелого гранитного креста с еле заметной надписью «Преп. О. Феофан Краснобаев». Сережа повозился внизу, отодвинул кусок дерна и с торжественным видом откинул небольшую железную кованую крышку прикопанного сундучка.

Аня восторженно ахнула:

– Что там? Клад? Ты нашел клад?

– Нет, но он там мог быть, – развел руками Сережа. – Или, может, когда-нибудь будет. Но это секрет, да? Наш с тобой секрет. Ладушки?

А затем он взял Аню за руку и, прикрыв глаза, смешно дрожа длинными ресницами, поцеловал в губы. Ане понравился тот поцелуй: от Сережиных губ вкусно и по-взрослому пахло недавно выкуренной сигаретой и мятой, листом которой Сережа ту сигарету зажевал. Потом он еще раз ее поцелует, прямо перед ее отъездом, как оказалось, в последний раз.

1996 год

– Это и есть тот самый Шкет? – Серафима медленно заправила светлый локон за ухо и налила немного рома в стакан.

– Он самый, – крякнул Марат.

– Ну что ж… Он действительно мертвый до неприличия. – Серафима поднесла стакан ко рту и уже перед самым глотком добавила: – Расскажи мне, что случилось, малыш. И я подумаю, смогу ли я помочь тебе. Только, чур, ничего не утаивать, иначе точно нифига не получится.

Марат, замявшись, покосился на тело Шкета и наконец выдавил:

– Ну, это… Короче… Один деловой человек попросил нас со Шкетом отвезти товар и получить бабки. Мы все сделали, поехали обратно, но за нами пристроился хвост. Мы уходили, разделились, и кейс с бабосами Шкет заныкал куда-то до времени. Он еще, придурок, ныл всю дорогу, весь мозг вынес, что пора уже о душе подумать, хотел свою долю от этого дела в храм какой-то отнести. На восстановление. Ему самому себя восстановить бы не мешало. – Марат зло цыкнул и закурил. – Взбесил, короче, до усрачки, я даже не хотел ему кейс отдавать, но ему проще было уйти, поэтому… И потом молчок от него. Я к нему на хату, а он в корчах – сожрал что-то, блюет дальше, чем видит. Я спрашиваю, где деньги, а он блюет, глаза закатывает и хрипит уже. А я ему тыщу раз говорил: сука, не жри дерьмо всякое! Короче, помер Шкет, не смог ничего мне сказать. А человечек деньги ждет. – Марат зарычал, дернул головой и снова закурил. – А чо мне делать? Хату его всю перерыл – нет кейса. Да и не стал бы он там ныкать – стремно.

Марат замолчал, тяжело дыша и утирая со лба крупные капли пота. Многословный монолог дался ему с большим трудом.

Серафима тоже молчала. Если бы она не уехала тогда? Или если бы вернулась позже, когда стала Серафимой, может, она могла бы спасти Сережу? Может, он был бы сейчас жив?

– Скажи, Марат, а тебе его совсем не жалко? – спокойно и тихо спросила Серафима, плеская в стакан еще пару глотков рома. Она почти не запьянела, наверное, даже, наоборот, – протрезвела.

– Всех жалеть – жалелка отвалится. А мы – люди деловые, как говорится – только бизнес, ничего личного.

Ничего личного… Жалелка отвалится… Ну что ж, значит, так тому и быть… План созрел быстро и легко. Серафима вдруг резко хлопнула ладонью по табуретке:

– Ты прав! Я тоже всегда работаю по такому же принципу. Мы с тобой, малыш, оказывается, очень принципиальные люди! Поэтому договор такой: я попробую узнать у Шкета ответ на твой вопрос, но услышу его только я – и передам тебе. Какой бы ни был результат, ты меня отвозишь туда, откуда забрал. И наши пути расходятся.

И Серафима выжидательно посмотрела на Марата.

– Да-да, уговор, чё непонятного, – нервно и дергано ответил он.

– Не кипишуй, малыш, ты чего? – успокоительно и ласково сказала Серафима. – Нервные клетки не восстанавливаются. Теперь слушай внимательно. Мне для сеанса нужно будет: килограмм крупной соли, пять свечей, таз с водой и пять листов бумаги. Запомнил?

– Запомнил, – рыкнул Марат и схватил кресло, чтобы вывезти его из помещения.

– А чего здесь его не оставишь? – изумилась Серафима.

– Ага, а вдруг ты с ним здесь что-то сделаешь… Вам, ведьмам, верить нельзя. – И Марат вывез кресло за дверь, а замок снова тщательно запер на три оборота.

– Да не денусь я уже никуда, идиот, – пробормотала устало Серафима, резко наклонилась вперед, словно в живот ей воткнули ржавый тупой нож, прижала ладони к горящему лицу и заревела, скуля и подвывая.

Марат вернулся неожиданно скоро. Ох, как же ему припекло-то. Но и Серафима не лыком шита. По ее спокойному и вальяжному виду никакой Марат никогда бы не догадался о том, что она недавно позволила себе слёзы… Впрочем, неважно. Главное, чтобы все сыгралось как по нотам и чтобы она скорее уже вынырнула из этого ада.

Соль из синего пакета с надписью «Полесье» она насыпала вокруг кресла, на соль поставила зажженные свечи, из бумаги сделала кораблики и пустила их по воде в тазу. Марат на все это взирал