бы попробовала – днем шпалы класть, а ночью полы в подъездах драить. Эх, ремня бы тебе…

– А давай! – сдергивает джинсы – тертые, вареные, хрустят. – Сюда бей! – И тычет в картинку – череп с костями.

«Даже на задницу налепила!» – изумляется баба Тома.

А ремня-то у нее сроду не было.

* * *

Таких непростых дней было полно у бабы Томы этим летом. А теперь, видимо, будут еще не легче.

– Баб, это же тетрис!

Соня, не дыша, вертела в руках аппарат – трогала конфетно-желтые кнопки, отливающий будто бензином экран. Попыталась прочесть надписи на крышке, но не смогла – до того были затертые. Похоже, в этот тетрис играли сотни раз. И кто-то до нее так же гладил кнопочки, сжимал пластиковые бока… Соня приоткрыла рот и, похоже, забыла, что надо казаться взрослой.

Баба Тома покосилась на внучку, по привычке взяла тряпочку и принялась так шоркать консервные банки, будто хотела стереть с них все непонятные надписи.

* * *

– Алло! «Союз пенсионеров»? Что за название такое – «Союз пенсионеров»? Союзы нынче крепко не держатся. Алло?

Баба Тома ругалась по телефону. Стрелка четко резала ее лоб, а нос будто заострился еще сильнее.

– Вы чего мне подсунули? Какие персики? Так это персики… Нет, я про агрегат с кнопками!

Баба Тома стащила с себя фартук, и, пока обтирала вспотевшее лицо, в трубку ей сбивчиво говорили, что гуманитарная помощь от американцев («черт их разберет, все подряд ложут»), что распределял Васильич («консервы делили поровну!»), что грампластинки достались Татьяне из музыкальной школы («ей нужнее»).

– А этот… мы так и не поняли, куда девать. Думали, он чтоб давление мерить.

– Фу ты, ясно море!

Баба Тома швырнула трубку на рычаг, а фартук – на пол. Секунду подумала, подняла фартук и аккуратно повесила на стул.

– Соня!

Но та не слышала – на весь дом гремел «Замогильный»: распинался, что он последний герой и не может здесь ни спать, ни жить.

Баба Тома встала в дверях сундучной-детской. Соня сидела в кресле, уперев пятки в ковер на стене – красный и колючий. «А в детстве не прикасалась к нему!»

Теперь внучка колючести ковра не замечала – она была поглощена тетрисом.

– Соня! Сколько можно сидеть в этой штуке?

– Ну, баб, я полы помыла, картошку почистила, дай поиграть.

Баба Тома вздохнула. «Такая мелкая вещица – а ей как икона. Пискливая икона с кнопками. Днями ее из рук не выпускает, ночью под подушку кладет».

Баба Тома задумалась было о том, как увлечь внучку вязанием («У нее неплохо бы вышло – вон пальцы какие ловкие, тыкает в агрегат без остановки»), но тут зазвонил телефон.

– Соня, возьми трубку: если это из «Союза пенсионеров» – меня нет дома.

Да где там… Внучку от тетриса ничем не оторвать. Ничем, кроме…

– Алло? Со-о-онь, мать звонит!

* * *

Баба Тома торжествовала уже неделю: похоже, Сонькин тетрис сломался! Из сундучной-детской давно не слышался хриплый писк и фальшивые «Калинки-малинки». Если бы знала баба Тома, как она ошибалась…

Однажды утром она выглянула на веранду и увидела: у Сони гости. Вроде бы даже мальчик! «Не буду мешать», – решила она и затаилась за дверью.

– Софэ!

Баба Тома увидела в щель: пришел соседов сын – Олег. Он топтался грязными ботами на коврике и демонстративно поправлял зеркальные очки, которые висели на вороте джинсовки. Конечно, джинсовка была дорогая. Конечно, джинсовка была в пятнах. «Отец его может всё купить. А сын – всё замарать». – Софэ, я принес. – Олег прервал бабы-Томины сварливые мысли.

– Круто, давай сюда.

И – о ужас! – он протянул Соне… тетрис! Который старушка уже и не ждала увидеть. Внучка взяла агрегат, и лицо ее рассиялось. Будто кота мягкошерстного, она погладила тетрис по кнопкам и улыбнулась. Но потом взгляд ее изменился, и баба Тома в изумлении заметила между внучкиных бровей тонкую черточку, едва видную, но все-таки стрелку.

– Оплата где? – Соня сверлила глазами мальчика.

– Оплаты не будет, – заявил Олег.

На улице гоготали, шумели, ломились в двери – вроде бы целая толпа ребят, но похоже, Соня их даже не замечала.

– Значит, не будет?! – Баба Тома еще не слышала в голосе внучки такой ярости.

Олег отпрянул.

– Софэ, погоди… Я это… – Он покраснел. – Батек меня заметил, когда я в копилке ковырялся. Так что денег нет. Зато есть – во! – И показал кулек, доверху набитый чем-то мелким, разноцветным.

– Жвачка, что ли? – заинтересовалась Соня.

– «Бумер»! С наклейками.

– Эх, ну ладно, давай сюда свой «Бумер», хотя на него, конечно, билет до города не купишь.

– Скопишь еще. Вон сколько народу.

Дверь поддалась напору, и на веранду высыпала толпа желающих поиграть в тетрис и оплатить Сонин побег из поселка.

– Только давайте по очереди, – распорядилась Соня, – номером один будет…

– …Бабушка твоя! – Баба Тома выскочила из укрытия.

Сердитая, вцепилась в фартук, опалила взглядом толпу, гаркнула:

– Все вон! – и добавила внучке: – А ты – в комнату. В город она собралась!

Выхватила из рук ошарашенной Сони тетрис и утолкала ее в сундучную. Ключ не понадобился: внучка сама закрылась, изнутри. Через секунду из-за двери взвыл «Замогильный».

– Фу ты, ясно море. Одни беды от этого агрегата, – пробурчала баба Тома и швырнула тетрис в мусорное ведро. Тот стукнулся о жестяное дно и противно запищал.

– Да чтоб тебя, сатана с кнопками, – топнула ногой баба Тома, вытащила тетрис обратно, стряхнула картофельные очистки и принялась хаотично давить на конфетно-желтые кругляши: – Да как тебя отключить-то?

Она шарахнула по тетрису кулаком и случайно попала по кнопке, под которой когда-то было написано по-английски: «Начать игру».

* * *

– Сонь, мать сегодня звонила.

Внучка весь вечер сидела в кресле и смотрела в окно, а тут встрепенулась, в глазах ее мелькнула живость. «Зря я так резко с ней обошлась», – подумала баба Тома. В последнее время в Сониной комнатке было подозрительно тихо. Даже музыка не играла.

– Мать звонила, – повторила баба Тома. – В октябре тебя заберет. Раньше не выйдет у нее. – И виновато добавила: – Так что месяц в школу походишь тут.

– Ой, бабулечка, правда? Заберет? – Сонька аж подпрыгнула, и кресло под ней взвизгнуло старыми ножками. – Баб, я это… Я самостоятельная. Я, если что, пойду газеты продавать. После уроков.

– Чего удумала!

Баба Тома схмурилась: «Понимает, что трудно им будет. Придется матери работу потеснить… Понимает девка. Но, видать, так душно ей тут, что уж лучше газеты…»

– Спи давай. Коммерсантка. – Баба Тома погасила свет. – И ночью никаких игр, – добавила она сердито, но как будто