– Как его зовут-то? – обернулась к нему Серафима.

– Чё?

– По-человечески как его зовут?

– Серега. – Марат вдруг смутился.

Он никогда не называл этим именем своего напарника, и оно показалось ему странным, чужеродным, но… каким-то живым, что ли.

Серафима обошла кресло семь раз, бормоча под нос: «Стану возле мертвого да с живой водой, открою врата, солью жизни присыпанные, и да откроются уста почившего Сергея, и потечет речь его, как корабли плывут по морю-океану вокруг острова, а остров тот не Буян, не бурьян на нем растет, а зелена трава, и все святые и великоликие помогут мне. Слово мое и дело крепко и незыблемо».

«Колдует, стерва», – со злым удовольствием констатировал Марат, подошел поближе к большой иконе и закурил.

Серафима остановилась, повернулась вокруг своей оси и резко наклонилась к Сережиному уху:

– Ответь на мой вопрос, Сергей! – громко и четко сказала Серафима, отчего Марат резко выдохнул дым и закашлялся. – Скажи, где деньги, о которых спрашивает твой напарник Марат. – И приблизила свое ухо к губам Сережи.

Боже, от них по-прежнему пахло табаком и мятой. Мятной жвачкой. Даже не верилось, что эти губы мертвы. Но это так. И они ничего ей не скажут. Серафима отвернулась, чтобы Марат не видел ее лица, и до боли закусила нижнюю губу. Держись, девочка. Ты сможешь воплотить задуманное.

Спустя несколько мгновений, показавшихся ей чертовой вечностью, Серафима выпрямилась и посмотрела на Марата, с жалостью поджав губы и отрицательно покрутив головой.

Марат спросил:

– Чё?

– Слушай, малыш, он ответил, но тебе его ответ может не понравиться. Он сказал: «Я пошел к Богу, а весь этот мир, похоже, катится в жопу».

Марат, перекатывая желваки, со всей дури саданул кулачищем о стену:

– Ссссука…

– Это не всё. Он просил тебе передать. Год назад вы в бане, напившись водки, спорили, кто из вас первый откинет коньки. Так вот, он выиграл, так что теперь ты должен, как и договаривались, побрить руки и ноги.

Марат глянул на Серафиму, нервно хохотнул, вытирая ладонью окровавленные костяшки, и уже беззлобно повторил: «Сссука».

– Ты же понимаешь, что я тебе не заплачу, да? – спросил он наконец.

Серафима кивнула и впервые за все время не надавила, не приказала, а попросила, бросив взгляд на Сережу:

– Понимаю. Тогда похорони его, пожалуйста. По-братски. Он же человек. И ты человек. Да?

Марат кивнул:

– Схороню. Только что мне теперь делать? Меня же замочат за это бабло.

– О, не волнуйся, ты скорее умрешь от болезни легких, если будешь столько курить, чем от кары Степана Родионовича.

Марат встрепенулся и прищурил глаза на Серафиму:

– Э, слышь, ты и имя человечка знаешь?

Серафима ухмыльнулась и медленно заправила белокурый локон за ухо:

– Малыш, я много чего знаю. И я тебе точно говорю: завязывай ты с этим образом жизни. Или курить хотя бы бросай…

Серафима вышла из машины Марата у Дома культуры и сразу заприметила у входа «кепку». Неужели уже сутки прошли? Или «кепка» не уходила? Или уходила, но вернулась?

Она подошла к женщине, трясущейся пуще прежнего и смотрящей на нее с немыслимой мольбой.

– Я… я нашла еще чуть-чуть денег, я наскребла, – тихо и быстро заговорила та, боясь, что Серафима ее не дослушает, уйдет, исчезнет. – Но… Меньше. Может, вы все-таки получится…

Серафима мягко положила руку на ее плечо и почувствовала, как женщина содрогнулась и словно бы стала еще ниже и нелепей.

– Фото сына есть? Давай сюда, – скомандовала Серафима.

«Кепка» выудила из сумки крохотную черно-белую паспортную фотографию. Серафима быстро глянула на фото и нахмурилась:

– Ты зачем сыну своему врешь? Про отца его?

Глазки «кепки» вдруг виновато забегали, а сама она слегка попятилась:

– О чем вы?

Серафима вздохнула и шумно выдохнула:

– Ты Володеньке своему почему соврала, что его отец вас бросил? Это же неправда. Это ты его бросила, выгнала из дома. И запретила с ребенком видеться. А Володеньке соврала. Зачем? – терпеливо и ласково, словно разговаривая с глупым ребенком, спросила Серафима, но ответить не дала. – Он ведь в обиде на отца. И от этой обиды ужасной у него рак. Ты ему расскажи правду и дай с отцом повидаться.

– Но он ведь тогда меня возненавидит, – скривилась и заскрипела «кепка», утирая крупные слезы на щеках сжатым кулачком.

– А тебе это важнее? Или жизнь Володеньки? – с нажимом, унимая вскипающую внутри бурю, проговорила Серафима и уже спокойно, ясно и холодно пояснила: – Рак у него пройдет, как только с отцом увидится и простит. И тебя простит, ты же для него святая.

Женщина молча закивала, сдерживая рыдания.

Серафима развернулась и заспешила в сторону таксистов-бомбил, кучкующихся на углу Дома культуры.

– А как же деньги? – крикнула ей вслед «кепка», но Серафима лишь махнула рукой в ответ и села на переднее сиденье бежевой «восьмерки».

– Куда ехать, дамочка? – крякнул усатый таксист и повернул ключ зажигания.

– Поехали, я покажу, – ответила ему Серафима и прикрыла саднящие от усталости сухие глаза.

– Прощай, как говорится, браток, пусть земля тебе будет пухом. И без обид, но мне тоже схорониться надо. Ничего личного.

Марат крякнул, махнул обжигающей водки из граненого стакана и поставил его рядом со свежим могильным холмом, над которым возвышался простой деревянный крест с заключенным в оргстекло блеклым черно-белым фото и надписью под ним: «Старовойтов Марат Вячеславович 21.02.1967 – 16.09.1996».

В кармане куртки Марата лежал билет в Казахстан.

Марат достал из штанов пачку Pall Mall, пару мгновений покопался в своей памяти, подумал – и решительно и зло смял сигареты и отбросил в сторону. Цыкнув зубом и скривив рот, прошипел:

– Вот же стерва…

Солнце робко, но настойчиво заглядывало сквозь плотные леса, сооруженные по стенам храма. Сколько ни суетился и ни кланялся отец Михаил в ноги власть имущим всех мастей, денег смог найти лишь на оплату уже возведенных лесов. Отец Михаил сощурился от солнечного света и по-хозяйски заботливо посмотрел на старые фрески и несколько новых икон, установленных на иконостасе. Здесь его когда-то крестили. Буквально за пару недель до того, как храм разграбили, а помещение отдали под нужды местной ячейки коммунистической молодежи. А уже во время Великой Отечественной храм и вовсе разрушили. А ведь когда-то именно здесь служил его дед, преподобный Феофан Краснобаев, а затем отец – Анатолий Краснобаев, расстрелянный вместе с матушкой Пелагеей у самых храмовых ворот. Неужели у него, Михаила, не получится восстановить? И справедливость, и приход… Эх, если бы только рассчитаться с работниками да материал закупить. Даст ли Бог…