– А что, если начнется дождь?

– Тогда пойдем домой.

На этот раз Ноэми не повела его к озеру. Джонас вспомнил, как Эмберлин говорила, что было бы здорово посмотреть на озеро иначе, пофотографироваться там, но он ничего не сказал. Она повела его на маленькую полянку, где деревья стояли нагие и серые; листья уже покинули их и лежали на земле сухим бурым ковром. У озера деревья вздымались, точно небоскребы, и с каждой секундой становились все выше. Верхушки снизу казались совсем крошечными. А здесь, задрав голову, Джонас увидел, где они кончаются: там проступало небо, всего на пару тонов светлее дубов. Похоже, дождь вот-вот прольется на землю, и Джонас молчаливо взмолился, чтобы тучи повременили. Перед выходом Ноэми набросала образ из сна, который должен был воплотить Джонас. Его всегда восхищало, как художники умудряются перенести в реальность то, что до этого существовало исключительно в их мыслях. Он сам едва мог нарисовать вазу с фруктами, даже когда рисовал с натуры. Человек из ее снов был обнажен по пояс; у него были темные руки, а голову скрывали облака.

– Если не хочешь, рубашку можешь не снимать, – сказала Ноэми. – Если закатать рукава, будет нормально.

Но Джонас сам вызвался снять и худи, и футболку, чтобы было больше похоже. Ему хотелось стать частью ее воображения, насколько она сама ему это позволит. Но теперь, когда они стояли в лесу, он смутился – а мужчинам не полагалось тревожиться по поводу своего внешнего вида. Если он будет выглядеть нервничающим, она может понять. У него свело плечи, и он от души пожалел, что Ноэми не попросила позировать кого-то более привлекательного.

Однажды на физкультуре одиннадцатиклассники бегали вокруг стадиона, а десятиклассники играли в хоккей с мячом. Гэтан Келли приподнял край футболки, чтобы вытереть пот с лица, и обнажил кубики пресса на радость хихикающим одноклассницам. Джонас увидел, как Гэтан опустил футболку и снова пустился бежать. Раскинув руки в стороны, он прокричал: «Давай, Ноэми, сфотографируй меня!» Все глаза обратились на нее: красная как рак, она изо всех сил сжимала в руках клюшку. Может, ей стоило попросить Гэтана.

Когда Джонас снял футболку и обнажил плоское, ничем не примечательное тело, Ноэми не выказала никакого разочарования. Он сложил руки на животе, пытаясь прикрыть полоску волос от пупка: этой детали на наброске Ноэми не было. Джонас понятия не имел, что думают девушки про растительность (или ее отсутствие) на мужском теле. Однажды в бассейне – они праздновали чей-то день рождения – девушка посмотрела на его ноги и сказала: «У тебя типа вообще нет волос. Блин, мне бы такое тело». Ему было неприятно думать, что женщина мечтает о его теле, ну, в этом смысле.

– Ты замерз?

– Нет. В смысле, немножко, но ничего страшного. – Он попытался расслабить руки. – Прости, я знаю, что не очень фотогеничный.

– Мне тоже не нравится, как я получаюсь на фотографиях. Думаю, почти никому не нравится. Постарайся не волноваться. Позировать не надо, ничего сложного я тебя не попрошу.

– Дело не в позе. Просто фигура у меня не то чтобы модельная.

Джонас вымученно улыбнулся. Притворившись, что чешется, он пальцем проверил, достаточно ли упругая кожа у него на животе.

– А? Не прибедняйся. У тебя симпатичное тело, Джонас.

Ноэми посмотрела на него сквозь объектив, потом опустила камеру и проверила настройки.

Тревога покинула его, будто гелий вылетел из спущенного шарика.

– Ну не знаю. Но спасибо на добром слове.

Ответ получился все равно самоуничижительный, но Джонас поверил в то, что она говорила искренне. Ноэми просто так комплиментами не разбрасывалась. Если она говорила что-то хорошее, то и правда так думала.

– Может, наденешь футболку? – предложила она снова. – Так тоже годится, правда.

– Да я несерьезно, – сказал он. – Мне хорошо, честное слово.

Ему хотелось сфотографироваться. Но еще хотелось меньше переживать о своей внешности.

Она опустила фотоаппарат, и он закачался у нее на шее. Она подошла к нему. Джонас не привык, что на него обращают внимание, да еще и так долго. Ноэми оценивала свет, расположение деревьев и все остальное, ориентируясь на Джонаса.

Она опустила кисточку в темно-синюю краску и принялась наносить ее на руки Джонаса. Большую часть заработка из кондитерской она тратила на художественные принадлежности, и Джонас надеялся, что она не израсходует сегодня краску впустую. Придерживая его за бицепс одной рукой, другой она намазала ему предплечье прохладной краской. Она зачесала волосы на сторону, и теперь, когда повернулась боком, Джонас мог разглядеть ее в профиль. Однажды в сентябре Ноэми надела мешковатую майку с широкими прорезями для рук, и, когда она двигалась, ему было видно ее ребра и край лифчика. Мэтт подловил его взгляд, когда он таращился на нее в кухне, и долго смотрел на сына непонятным взглядом. Теперь на ней был плащ, который больше напоминал платье. С каждым движением бегунок молнии плясал и звякал. Потянувшись к его второй руке, Ноэми повернулась к нему лицом, и вот тогда Джонас ее поцеловал. Он поцеловал ее, потому что иногда ему не спалось ночами и он был почти уверен, что слышит ее сны. Он поцеловал ее, потому что она носила маску и ему нравилось то, что было под ней. Он поцеловал ее, потому что она просила задать побольше по французскому и ей было наплевать, что остальные ее за это ненавидят. Он поцеловал ее, потому что она никого не боялась, но испытывала страх перед маяком. Он поцеловал ее, потому что был возбужден, потому что смутился, потому что не знал, как рассказать ей о своих чувствах словами. Он поцеловал ее, потому что чувствовал себя важным и настоящим рядом с ней и ему хотелось, чтобы она тоже так себя чувствовала, но другого способа он не видел. Он поцеловал ее по миллиарду других причин, о которых в тот момент он не думал.

Единственное, что он понимал, – это то, что ему хотелось ее поцеловать, и он думал, что она тоже этого хочет.

Ноэми резко отстранилась. Джонас оставил темный отпечаток ладони на ее правой скуле и еще немного на шее, где держал ее лицо рукой. Она широко распахнула глаза и приложила пальцы к нижней губе. Сначала ему показалось, что так она смакует прикосновение его губ. Потом он подумал, что оцарапал ее кольцом в губе. Он не успел ничего сказать: ее лицо словно обратилось в камень. У нее были широкие темные брови, и, когда она злилась, они придавали ей суровый вид.

– Зачем ты это сделал? Это серьезно, Джонас. Я честно привела тебя сюда, чтобы фотографировать.

Он провел пальцами по волосам и остановился, приложив ладонь к макушке. Он ошибся. Ему показалось, что с него вот-вот облезет вся кожа, обнажая саднящую душу.

– Прости меня, – сказал он.

Зачем он вообще ее поцеловал? А люди разве спрашивают друг друга, когда хотят поцеловаться? Его раньше никто не спрашивал. Как он допустил такую оплошность? Теперь она и видеть его не захочет, и ее можно понять.

– Ладно, ничего. – Она сделала шаг назад. – Хочешь пойдем домой?