Я подключила телефон к аудиосистеме и вернулась в центр зала. Стоило мне занять позицию на полу – лежа на спине, как в Нью-Йорке, – и заиграла музыка.

«Музыка – это язык, на котором говорит наше тело».

Моя первая учительница танцев сказала мне это, когда мне было восемь лет, а я нахмуренная стояла в розовой пачке. Я ненавидела надевать пачку и пуанты. Мне хотелось быть босой и сбросить с себя всю одежду. Но даже тогда нечто внутри меня, что хотело танцевать, обладало неистовой энергией, которую я обожала подпитывать. Я отдавала ей все – свой пот, слезы, ноющие мышцы и растянутые связки. Вся моя сущность стремилась отдаться музыке.

Пока я не разрушила все наркотиками. Опорочила. Загрязнила настолько, что танцы – когда по моим венам хлещет кайф, – воспринимались мной как надругательство над чистой энергией.

«И вот я снова здесь».

Я закрыла глаза, позволив первым звукам проникнуть в мои кости, мышцы и сухожилия – я слушала мелодию всем телом. Когда Мариан Хилл запела первые строки, моя спина выгнулась на деревянном полу, и я растворилась: приподнималась на мягких словах и нежных нот фортепиано и словно возрождалась, когда звучал техно-бит.

Я забыла обо всем на свете, жила между нотами, от секунды к секунде, чувствуя только то, что хотела чувствовать, не думая и не останавливая себя. Позволила своему телу говорить за меня через музыку, и в его словах не было стыда. Никакого одиночества внутри.

Только я сама. Живая.

Я рухнула на колени и выгнулась назад, поднимая одну руку вверх и хватаясь за воздух, когда последняя нота растворилась в тишине.

Один удар сердца. Два.

Я смотрела сквозь несколько прядей, выбившихся из хвоста. Грег и Паула не отрывали от меня глаз, а затем склонились друг к другу, чтобы посовещаться. Капля пота скатилась по виску, и я поняла, что скручивающее чувство в животе исчезло. Мой пульс ускорился от танца, а не от нервов, и мне внезапно стало все равно, возьмут они меня или нет.

Но они взяли.

– У тебя… – Грег обменялся взглядом с Паулой, – настоящий дар.

– Редкий, природный талант, – добавила Паула.

– Спасибо, – выдохнула я. – Спасибо за такие слова.

Каким-то образом мне удалось не расплакаться.

– Вы уже ходили на какие-нибудь прослушивания? – спросил Грег.

– Я переехала сюда на прошлой неделе. Увидела объявление и сразу позвонила.

Они снова посмотрели друг на друга, в их глазах сквозило облегчение.

– Скоро состоится премьера, – сказала Паула. – И мы предпочли бы не проводить очередное прослушивание. Нам нужна полная отдача на репетициях, которые проходят каждый вечер, с шести до девяти вечера, а также во второй половине дня по выходным.

– Да, конечно. Но по понедельникам, средам и пятницам мне придется уходить раньше. Я должна быть в девять в другом месте. Но это недалеко отсюда, в пятнадцати минутах.

– Думаю, ничего страшного, – ответил Грег. – Если это нельзя отменить.

– Нельзя.

– Хорошо. Здесь не платят, – жестко добавил он. – Это дело любви всей жизни. Независимое произведение искусства, а не коммерциализированная упаковка из блесток и страз.

– Это редкость. – Ей, вероятно, нравилось использовать это слово. – Без прикрас и реально. Никакого притворства, – поведала Паула.

– Звучит здорово, на самом деле, – улыбнулась я. – Идеально.

– Хорошо, – сказал Грег, протягивая мне руку. – Добро пожаловать, Дарлин.

* * *

На улице я резко втянула воздух.

– Боже мой.

Прошло почти четыре года с тех пор, как я последний раз танцевала перед публикой. Четыре года. Я попыталась доказать себе, что «Ирис и Плющ» далеки от мировой танцевальной труппы. Но это было очень важным для меня Я уже начала задаваться вопросом, не исчезла ли моя танцующая личность навсегда, все еще запертая за решеткой даже после того, как избавилась от зависимости.

«Но она все еще здесь. Во мне. Я здесь».

Я достала телефон из сумочки и уставилась на него, наведя большой палец на контакты. Сперва позвонила в дом родителей в Квинсе, но там был автоответчик, и я не стала оставлять сообщение. Мне нужен был голос. Настоящего человека. И я решила набрать сестре.

Она ответила после шестого гудка, и ее голос прозвучал торопливо и взволнованно:

– Да?

– Привет, Карла, это Дар.

– О, дорогая, привет. Как ты? Как новый город принял тебя?

– Все круто. На самом деле, у меня есть замечательная новость…

– Хранишь свой носик чистым? Держишься подальше от неприятностей?

Я вздрогнула.

– Да. У меня все отлично. Я была на прослушивании в одной танцевальной труппе, совсем небольшой, и ты не поверишь, но они взяли меня. Через несколько недель будет шоу…

Голос Карлы прозвучал откуда-то издалека:

– Сэмми! Сэмми, убирайся с дивана! – Она снова вернулась к телефону и вздохнула. – Эта глупая собака, клянусь… – Вдох с ее губ сорвался с шипением. – Прости, что? Шоу? Рада за тебя. Сколько платят?

Я сгорбилась, как будто это могло помочь мне сдержать волнение, которое быстро улетучивалось из меня.

– Я занимаюсь этим не ради денег. В основном, для опыта. Прошло уже четыре года, как…

– Ага. Ну, только не делай глупостей и не бросай работу в спа из-за этого.

Я нахмурилась.

– Нет, конечно нет.

– Отлично, потому что ты знаешь, как это все бывает.

Я облокотилась на стену.

– Как это бывает, Карла?

– Сэмми! Клянусь богом… – Она вздохнула. – Извини, что?

– Ничего. Я звонила маме и папе, но никто не ответил.

– Сегодня вечер бриджа. Они у Антолини в гостях.

– Ах, точно. Ночь бриджа. Я забыла.

– Послушай, дорогая. Я тут готовлю жаркое в духовке на завтра. Кузены приезжают на день рождения тети Лоис, а у меня еще миллион дел.

– Ясно. Звучит весело.

Я представила себе дом сестры, кишащий шумными родственниками, как дети взрезаются в ноги взрослых, гоняясь друг за другом по гостиной, как бабушка Беа кричит на них, чтобы они перестали «носиться, как обезьяны в зоопарке».

Я улыбнулась этой картине.

– Хотела бы я быть там с вами.

– Слушай, у тебя отлично идут дела в спа. Продолжай в том же духе. Поговорим позже, хорошо?

– Да, конечно. Пока, Карла, люблю тебя.

– Тоже тебя люблю, детка.

Телефон замолчал.