– Полиция, – сказал я.

– Покажите значок.

– Я работаю под прикрытием. А это мне нужно в качестве улики.

Она протянула мне сигарету, и я затянулся.

– Все, попались. Вам крышка.

– Еще пару затяжек, и вам будет тоже.

Девушка не шутила. В косяке содержалась лошадиная доза. Когда через двадцать минут нелепый коротышка, одетый как городской глашатай, пригласил всех под тент, я все еще не знал ее имени. Не спрашивал – это бы испортило момент.

Входя в церковь, я выключил телефон. И теперь, сверяясь с планом рассадки, снова привел в действие. Поступила голосовая почта от матери, и я сообразил, что она плачет. А в том, что у нее заплетался язык, было, видимо, виновато выпитое спиртное. «Дэнни, малыш, это я. Позвони, когда сможешь. Это очень важно». Я попытался вспомнить, когда она в последний раз называла меня «малышом», и представил мальчишку с прической на прямой пробор, в серых вельветовых шортах. Сердце сжала ледяная рука. Мне знакомы подобные звонки. Если бы что-нибудь случилось с Найджелом – надо смотреть правде в глаза: при том, какой он ведет образ жизни, инфаркт и инсульт вполне возможны, – она бы так и сказала. Нет, дело касается нас с ней – чего-то такого, чем она хочет поделиться.

– Черт… – пробормотал я.

– Проверьте-ка, с кем я сижу, – пошутил устроившийся рядом со мной старикан.

Еда и вино в отличие от речей оказались на высоте. Отчим невесты повторял, во сколько обошлась ему пирушка, Джез оторвался от записей и с излишними подробностями живописал, на что способна его молодая жена в постели. Затем вышли шафер и подружка невесты и на пару, изображая губами барабан, прочитали по бумажке несколько плоских шуток.

Эди бросала на меня виноватые взгляды, а я удивлялся: зачем она меня пригласила? Эди же прекрасно знала, что я не понравлюсь ее лучшей подруге Триш, которая, взглянув на меня, подумала то же, что я о ней: совершенно не мой тип.

Клара имела обыкновение танцевать, словно в трансе, будто в нее сквозь ступни проникали силы матери-природы и гальванизировали конечности. К несчастью, я перенял кое-что из ее манер: голова запрокинута, глаза закрыты, руки подняты, сам вихлял, как водоросль в водовороте. Понимал, что зрелище не из приятных, но погрузился в агонизирующие такты клубного ремикса «Героев» Дэвида Боуи.

– С вами все в порядке? – крикнула мне в ухо Эди.

Я открыл глаза и заметил, что она слегка встревожена.

– У меня в запасе есть другие па, но я, пожалуй, воздержусь.

– И поступите мудро, – уколола она.

– Кто-то сказал: «Танцевать, словно никто не видит».

– Но сейчас видят.

Эди была права. Пара подростков даже передразнивала меня.

– Имитация – высшая форма лести! – воскликнул я.

– Чьи это слова?

– Какая разница?

Тут я понял, что напился и мне требуется выпить еще. Взял в баре водку с тоником и вышел на улицу. В Испании почти наступила полночь – ничего страшного: мать – сова и наверняка еще не легла, ждет, чтобы я позвонил ей. Я набрал номер, но тут же дал отбой. Я пока еще достаточно трезв для общения с ней, однако говорить сейчас не хотелось. Возникло острое желание провести еще одну ночь самим собой – Дэниелом Уинном, сыном Майкла Уинна и Анны Уинн (урожденной Ларсен), родным, а не всего лишь единоутробным братом Эммы. Небо сверкало звездами, но меня охватило уныние, и, чтобы взбодриться, я вернулся под тент. Утешение явилось в виде разговорчивой женщины в нарядном платье, которая плюхнулась за столик, где устроился я. Она вспотела от недавних упражнений на танцплощадке.

– Вы должны находиться там! – заявила она, наливая себе бокал белого вина.

– Простите?

– Отстаивать свои права. – Женщина кивнула в сторону танцующих, где Эди кружилась с тремя парнями, один из которых был Алексом.

– Мы с ней просто коллеги по работе.

– Как скучно.

Я не могу похвастаться, что знаю деревню, но вырос в Норидже, окруженном такой же первозданностью, и не боюсь предположить, что деревенские сильно отличаются от городских. И дело не в том, чтобы держать под кроватью по ружью или по два. Проблема в том, как они проводят время. Чтобы заработать на кусок хлеба, деревенские копают дренажные канавы, ремонтируют соломенные крыши, поправляют каменные ограды, стерилизуют скот, обслуживают сельскохозяйственные механизмы или продают удобрения. Барбара – так звали женщину в нарядном платье – содержала конюшни для владельцев лошадей и попутно подрабатывала, занимаясь разведением пони. Эти занятия заполняли часы ее бодрствования и помогали наполнить бензином бак ее грязного «Лендровера». Барбара являлась близкой подругой матери невесты, и она же, по ее выражению, «много лун назад» учила Эди ездить верхом.

– Только не говорите, что она и на это способна.

– Конечно. Эди все легко давалось. Кроме…

– Договаривайте.

– Не мое дело распространяться об этом.

Я опустил руку в карман пиджака.

– Я за вас заплачу.

Женщина улыбнулась.

– Уберите свои деньги. Угощаю я. – Она глотнула вина и продолжила: – Одно слово – любовь.

– Любовь? – удивился я.

– Она вечно искала любовь не там, где надо.

– А где надо?

– Там, где нас нет. – Я оценил глубину ее мудрости. – Вижу, произвела на вас впечатление? Расслабьтесь. Это вычитано в «Космополитене», там полно всякой чуши типа: «Вы красная, зеленая или синяя женщина?»

– И какая же вы?

– Я? Счастливо выскочившая замуж и счастливо дважды разведенная. Откуда же мне что-нибудь знать?

– Подозреваю, вы знаете гораздо больше, чем говорите.

Она отмахнулась от лести.

– Вы гомосексуалист?

– Обещайте, что не линчуете меня, если отвечу «да».

Барбара задохнулась от обиды.

– Извините. Мы не такие отсталые, какими вы, городские, нас считаете. Мы очень даже либеральные.

– Нет, я не гомосексуалист.

– Тогда почему вы за нее не боретесь? – Барбара кивнула в сторону танцплощадки. – Посмотрите на нее. Вы что, не видите? Она восхитительна, а я это слово употребляю редко.

– Я провожу с ней все дни на работе. Разве можно жить и работать с одним человеком?

– Ах вы, старый романтик!

– Так можно или нельзя?

– Вы ее не сто́ите, если так к ней относитесь.

– Вы мне не ответили.

Барбара пропустила мое замечание мимо ушей.

– Устройте так, чтобы все получилось, чтобы потом не жалеть. – Она накрыла мою руку ладонью. – Нет такой работы, чтобы была на всю жизнь; любовь – другое дело.