ритме, самом правильном сейчас, самом нужном.

И кончаю, мне кажется, даже не один раз, потому что тело выгибает, меня трясет и трясет без остановки, а наслаждение такое, что в какой-то момент отключаюсь даже.

Горелый матерится, ему мало, выходит из меня, переворачивает на живот и опять берет.

И в этой позе я кончаю еще раз…

Он опять матерится, делая последние, финальные рывки такой силы, что у меня там, внизу, сто процентов синяки будут, и падает, в последний момент умудрившись завалиться на бок и не придавить меня с разбега всей своей огромной массой.

Но мне хватает и тяжеленной, словно бревно, лапы, безапелляционно, очень по-хозяйски подгребающей к горячему, как печка, боку.

Я лежу, оглушенно пялясь в темноту и пытаясь осознать себя в новом, изменившемся навсегда пространстве…

В мире, где я — уже не серьезная, очень расчетливая, холодная даже Карина, а просто нечто аморфное, текучее, мягкое… То, что можно мять, трогать, делать всякие непристойные вещи… И не хочу думать, почему мне это вдруг нравится…

И вообще, что это такое было?

— Что это было? — вопрос глупый, но искренний. Ответа не жду, разве что насмешки, больше для себя задаю, и потому чуть-чуть удивляюсь, когда Горелый говорит:

— А это, прокурорша, называется: не верь зэку на слово… Странно, что ты до сих пор этого правила не знаешь…

Глава 22

— Всем остальным словам твоим тоже не верить? — уточняю я лениво, нисколько не удивившись. Гад и сволочь, что с него возьмешь? Трахается, конечно, как бог, но от этого быть тварью не перестает.

Вот почему все мужики, которые хоть что-то в моей душе умудрились задеть, по итогу оказываются проходимцами и сволочами?

Горелый даже меньший гад, чем Стасик, он хотя бы не прикидывается положительным героем…

— Ну… Смотря каким… — усмехается Горелый, а затем внезапно проводит языком по моей шее. Кожа мгновенно реагирует россыпью сладких мурашек, и я не могу сдержать судорожного вдоха, ежусь, ощущая, как волоски по всему телу дыбом встают, а низ живота принимается ритмично сокращаться.

— Вот уж точно сортировать их не собираюсь… — хриплю я, старательно делая вид, что вообще ничего сейчас не произошло, и я не попыталась кончить от одного только его прикосновения. — Проще уж вообще ничему не верить…

— Твое право, прокурорша… — от его теплого смешка в шею, как раз в то место, которое до этого лизнул, опять ежусь, проклиная себя за излишнюю чувствительность.

Это все просто потому, что он трахается, как бог.

Это чистая физиология, тело реагирует… И ничего больше.

— Ты мне лучше скажи, прокурорша, какого хера из столицы уехала? — а он умеет быть неожиданным!

Хотя, учитывая обстоятельства, это давно бы стоило понять.

— У тебя ж там все на мази было, вроде, — продолжает Горелый, внезапно переворачивая меня на спину и нависая сверху.

Это ощущается пугающе: огромный мужик, весь состоящий из мускулов, тестостерона и наглости, лежит на мне, смотрит серьезно, и, судя по настрою, вообще отпускать не планирует. Сглатываю нервно, он перемещается взглядом на горло, затем обратно к лицу, и опять вниз…

И с хриплым рычанием припадает губами прямо к шее!

Как хищник прихватывает меня в самом беззащитном, уязвимом месте. Сейчас придушит!

Замираю, в легком ужасе и невозможно сильном возбуждении, хотя вот вообще не думала, что подобные вещи могут меня заводить, опять сглатываю невольно.

Горелый ловит движение моего горла и снова рычит, а на коже я чувствую клыкастый прикус… Бо-о-о-оже… Это что такое вообще?

Растерянно сжимаю пальцы на его предплечьях, заросших темным волосом, то ли остановить хочу, то ли просто выразить свой… протест? Страх? Покорность?

В постели с ним так нервно, так опасно, словно зверь дикий рядом, совершенно непредсказуемый…

И меня трясет от переизбытка возбуждения и ужаса. Дикая смесь, такая неправильная, такая острая… Черт, мне этого не хватало, что ли, в жизни? Именно таких эмоций? И давно ли я стала извращенкой, ловящей дикие адреналиновые приходы от опасности?

Горелый отрывается от моего горла, длинно лижет место прикуса, дышит в губы, глаза совершенно безумные, черные-черные:

— Охереть ты какая… Все слова из башки вылетают… Ты не делай так больше, я же с тебя не слезу, затрахаю до отключки… Хотя… — тут он усмехается, медленно, дьявольски, продирая меня этой эмоцией дрожью до кончиков пальцев на ногах, — я и так тебя затрахаю… Если б знала, сколько литров на тебя надрочил за этот шестерик… Если б ты только знала, сучка ты сладкая…

Он ругается, но тон, с которым он выдает эти слова, настолько мучительно-восхищенный, что мне и в голову не приходит обижаться. И даже больше того: внезапно я вместо страха и священного ужаса перед тем, что будет, тем, что он со мной намерен сделать, испытываю что-то вроде… Удовлетворения. Потому что отчетливо понимаю, что управляю этим животным. Этим бешеным, безумным в своей ярости и страсти зверем.

И именно я — причина его безумия. Его бешенства. Его страсти.

Я.

Понимание кроет до красного марева в глазах, и я тянусь сама к нему, впервые, наверно, за все время нашего… скажем так, взаимодействия.

Тянусь и кусаю, сильно и сладко, за горло! Практически в то же самое место, куда и он меня до этого!

Конечно, мои губы не обхватывают его шею сколько-нибудь опасно, но он замирает, похоже, до глубины души удивленный произошедшим.

Я пользуюсь его удивлением и жадно, по-вампирски присасываюсь к дубленой коже, кайфуя от терпкого вкуса и своей смелости.

А, когда отрываюсь, он смотрит на меня уже по-другому, с веселым и горячим восхищением и изумлением.

С пару секунд мы изучаем друг на друга, меряемся взглядами, а затем он чуть отклоняется и смеется, громко, взахлеб, блестя в полумраке белыми клыками и белками глаз.

— Ах, ты, мелкая вампирша! — отсмеявшись, хрипит он, — с острыми зубками! Мне нравится! А если так?

Он неожиданно переворачивается на спину вместе со мной и в одно мгновение усаживает сверху на себя!

Я немного неуверенно сжимаю бедрами его торс, упираюсь ладонями в заросшую темным волосом грудь, смотрю, приоткрыв рот от удивления.

А Горелый, надо сказать, невозможно брутально смотрящийся даже в этой позиции, поощрительно прихлопывает меня по бедрам:

— Погнали, вампирша! Хочешь кусать, кусай! Хочешь быть сверху, вперед!

И, не успеваю я даже слово сказать, чуть приподнимает меня и насаживает на себя!

Мне только взвизгнуть от неожиданности удается!

Он огромный в этом положении! Ощущение, что на толстую гладкую палку села!

Не больно, но прямо до предела