дежурного «как дела?» нетерпеливо зовёт к трубке мать и треплется с ней по часу. В общем, самые натуральные сумчатые, то бишь, кенгуру.

Хлопнула балконная дверь. Это глава семьи отправился «смотреть погоду». Последняя его не порадовала. Градусник показывал +28. На улице было парко, как в сауне. Разморённые жарой бюргеры лениво перемещались в пространстве, обмахиваясь бейсболками, газетами, рекламными буклетами. Мужской пол был в мятых хэбэшных шортах и в таких же спортивных майках, вопящих о тоске по гладильной доске. Девицы же щеголяли в топах, демонстрирующих татуированные поясницы и утыканные железом пупки. Их целлюлитные попы обтягивали бриджи, из-под которых выглядывала изрядная часть трусов. Да благо бы трусов! Сие изделие и трусами-то не назовёшь: спереди – тряпочка, сзади – верёвочка. Тьфу, срам один! Как же они называются, плавки-то эти? Надо же, запамятовал.

– Мать! – крикнул Виктор в полураскрытую дверь. – Как это позорище называется?

– Какое из многих? – поинтересовалась Лера, привыкшая к постоянному критиканству мужа.

– Ну, трусы эти проститутские – «заплатка на ниточках»?

Женщина сосредоточенно упаковывала в чемодан комнатные шлёпанцы, солнцезащитные очки, большое махровое полотенце, сверяясь с лежащим на тумбочке списком.

– Стринги, – бросила она в сторону балкона.

– Ну да, стринги, – проворчал Виктор. – Фиговый листок у Евы был куда шире.

Он перевёл взгляд на бельё, вывешенное женой для просушки. Среди маек, носков, лифчиков, его собственных семеек, сушились и Леркины трусы: простые хэбэшные, широкие и высокие, почти до ушей. И главное – с кулиской, куда втянута резинка полусантиметровой ширины. Интересно, где она такие покупает? Здесь подобного бельишка никогда не производили. Тут же – бесстыдство одно.

Вон идут карикатуры в джинсах-бедровках, сало наружу вываливши. Хоть бы одной из них в штанах с низким поясом было красиво. Перетянуты, как сардельки. Жирные бока нависают над поясами, подобно стекающей из бочки квашне. Была б его, Виктора, воля, он бы завёл в Германии полицию нравов, в обязанности которой вменил бы рейды по улицам города с тонкими кожаными плётками. Полицейские присматривались бы к внешнему виду молодёжи и охаживали коровушек по их жирным, неприкрытым штанами бокам. Мода, вашу мать…

Лерка же модой совсем не интересуется. А ведь в Совке просыпалась в шесть и красилась по полной программе. Тушь у неё была какая-то особенная, с нейлоновым удлинителем ресниц, тени перламутровые, губная помада «с искрой». Бигуди по утрам кипятила в маленькой эмалированной кастрюльке, к соседке Катьке бегала на маникюр с педикюром, болтала по телефону с Валькой-портнихой о новых фасонах.

Лера была завучем школы, районным депутатом, вечно выступала на конференциях и совещаниях. Её даже по областному телевидению показывали в передаче «Педагоги-новаторы» и с доски почёта «Ими гордится район» не снимали. Вот и модничала. А тут…

Виктор взял в руки толстый альбомчик с фотографиями, лежавший на нагретом солнцем столике. По приезде в Германию он страстно увлёкся фотографией и щёлкал всё подряд. С каждым годом снимков становилось всё меньше и меньше. То ли он перестал удивляться окружению, то ли Лерка разлюбила позировать. Интерес к собственной внешности у неё таял постепенно. Если на снимках первого года иммиграции она всегда была подкрашена, с длинными ухоженными ногтями, в разных нарядах, с ювелирными украшениями, то спустя год – без маникюра, с коротко остриженными ногтями. Ещё через год – уже без «портрета лица». А вот и совсем «приехали»: джинсы, кроссовки, мешковатые футболки, неизменный хвостик, скрученный рыжей мохнатой резинкой, и в ушах – одни и те же скромные серёжки-сердечки. И духами французскими она не пользуется, отдаёт предпочтение дешёвым дезодорантам.

Как-то он спросил жену, почему та не прихорашивается. В ответ услышал: «А кто меня видит?». Кто её видит… А он, значит, уже не в счёт? То, что он видит, это начхать!

Конечно, жизнь в Германии не способствует повышенному вниманию к собственной внешности. На немок глядючи, и наши бабы постепенно сливаются с окружающей средой. А с другой стороны, и в самом деле, куда она ходит? Работа – дом – работа. Да и работа ещё та: уборка четырёх бюргерских домов… М-да…

В дверном проёме мелькнул уже застёгнутый на все замки чемодан Виктора.

– Ты костюм-то не выложила? – забеспокоился он.

– Не посмела, Ваше Высочество.

Лера уже давно не спорила с мужем. Спокойно реагировала на все его закидоны. С тех пор, как у Виктора начались проблемы с сердцем, и доктор Клебст предупредил о возможности «самых серьёзных последствий», она избегала обострения отношений.

– Не посмела она, – подумал Виктор. – Не хочет нарываться. Со всем соглашается, будто я смертник какой. Вот настояла на поездке в санаторий: «Расслабишься, восстановишь силы, получишь заряд энергии и бодрости». Небось, отдохнуть от меня мечтает, а не жизнь мне продлить. Может, и лучше будет, если я сдохну. Получит пенсию по вдовству, не надо будет чужие дома вылизывать.

Виктор был недоволен жизнью, соседями, родными и злился на весь белый свет. Может потому, что так и не нашёл себя на земле предков, получая подачки от государства и ностальгируя по прошлому, где он был уважаемым человеком – главным налоговым инспектором района. Ему кланялись, льстили, дарили подарки. И чего его понесло в эту Дойчландию? Кум Яшка уговорил: «Все наши едут. Чего тебе одному оставаться? Там человеком себя почувствуешь». Почувствовал, мать его!!!

А Лерка не ропщет, не упрекает жизнью, загубленной на чужбине, и это бесит ещё больше. Ведь именно он настоял на их переезде, пообещав жене молочные реки и кисельные берега. И вот итог: головокружительная карьера. Из депутата – в говночисты.

Лера не предъявляла ему претензий, не спрашивала: «Когда всё это закончится?», не пугала отъездом на родину. Она просто отморозилась. Жила тускло, без огонька, как бы на автопилоте. «Пусть хоть немного отдохнёт от меня», – подумал мужчина, ожидая автобус, направляющийся на вокзал.

Он махнул рукой стоящей на балконе супруге и нырнул в чрево расписанного рекламой буса. Настроение брякнулось под ноги, когда Виктор увидел, что все места в заднем ряду утрамбованы молодёжью: девицами и парнями в каких-то джинсовых струпьях, сосульками свисающих от бедра до колена. У всех на башке – свалянные качалки, не разберёшь, где девка, где пацан. Существа среднего рода. Сидят, как летучие мыши, в чёрных очках и наушниках, сложив ласты сорок последнего размера на кресла, расположенные напротив. Никакого порядка!

Он протиснулся в глубину салона, с трудом пристроив свой чемодан. Ещё раз посмотрел на молодняк, который внимал какофонии, доносящейся из наушников. Ухмыльнулся, вспомнив услышанный вчера анекдот: «Я когда-нибудь убьюсь с этим плеером!» – взвизгнула летучая мышь, ударившись башкой о небоскрёб». «А плеера-то изменились, – отметил про себя Виктор. – Прогресс чешет семимильными шагами. Ещё недавно на груди висели целые «блюдца», теперь вот – крохотные «пальчики» размером с зажигалку».

На