На стене между зубцами, ближе к воротной башне, появилось более десятка стрельцов с пищалями. И в самой башне стало многолюднее в бойницах. И тут до сознания Максима Бешеного дошло вдруг только что сказанное стрельцом: «Не тужите, казаки, по своему съехавшему атаману!» За все время стражники ни разу не произнесли с уважением имени атамана, не выказали к нему сердечного расположения, а говорили с какими-то недомолвками. Тяжело забухало сердце, к голове прилила кровь. И не за себя встревожился, за молодых казаков…

— Кажись, влипли, Иван, — стараясь взять себя в руки, негромко сказал Максим Бешеный товарищу. — Не атаманово в городе войско!

— Теперь и я тако же думаю, Миша, — отозвался Ивашка Константинов. — Вишь, ход назад нам перекрыли… Тяни, бурлак, лямку, покудова не выкопают тебе ямку! Так и у нас получается. Что делать станем, есаул?

— Делать нечего, брат. Едем к войсковой избе. В городе, должно быть, есть и наши годовальники, из верхнего городка… Ежели с нами что пакостное сотворят, они весть дадут атаману Леско. — И повернулся к притихшим казакам: вид затаившегося чужого города и на них повлиял удручающе. — Смелее, робята! Экая духота в здешнем каменном амбаре! За неделю из человека сушеная вобла получится, воеводе на гостинец.

А от раскаленных стен, башен, от крыш домов и от пыльной дороги пыхало на них таким жаром, что горели, казалось, конские копыта. И близость Яика и моря не спасала от этой изнуряющей жары: через высокие стены легкое дуновение с Хвалынского моря не освежало ни стен, ни людей.

— Диво, как люди терпят адово пекло, — чертыхнулся один из казаков за спиной Максима Бешеного. — Попервой я в низовом городке оказался, и не приведи Господь служить здесь годовальником! Тоньше тростничка домой воротишься. Сморщенного такого женка и в постель к себе под бок не пустит!

Приметив у открытой калитки пожилую женщину в черном траурном платке — знать, кого-то потеряла недавно, — Петушок склонился к ней с седла и без обычных шуток спросил:

— Нет ли у тебя, баушка, отмогильного зелья?

Старуха торопливо закрестилась, оглянулась на просторное подворье, где стояли кони под седлами. Максим Бешеный по голосам из открытых окон догадался, что там на постое проживают астраханские стрельцы. Посмотрев на рыжего Петушка, словно стараясь увериться, что казак над нею не потешается, старуха ответила:

— Кабы был-то у меня отмогильный камень альбо зелье, то и своего соколика Фролушку нешто не уберегла бы… Дай Бог тебе, соколик, ежели умереть, то дай Бог и покаяться!

— Э-э, баушка, — засмеялся молодой казак, проезжая мимо Петушка и старухи. — Казаки на бой попа с собой не возят. Да и рановато нам умирать, молодцам!

— Не годы мрут, сынок, люди! — Старуха посторонилась в глубь двора — за казаками улицей ползла седая пыль, взбитая конскими копытами. Петушок подъехал поближе к есаулу, со вздохом сказал:

— Не-ет, братцы, скорее либо в море к Степану Тимофеевичу, либо домой, к бабам своим, альбо к чужим, без разницы… — и захохотал, беспечно откинувшись в седле.

— Погодь, Петушок, залезать к курочке под крылышко, потому как угодили мы к дьяволу в когти, — негромко прервал казака Ивашка Константинов, взглядом указывая вперед, где тесная улочка упиралась в городскую площадь. — Позри, у войсковой избы с полста стрельцов нас с почетом встречают!

Казаки, въехав на площадь к двухэтажному рубленому дому с новой тесовой крышей и с тремя окнами на передней стене, остановили коней, их окружили хмурые, недовольные стрельцы в малиновых кафтанах, а на крыльце с четырьмя резными круглыми столбиками со свитой степенных сотников в новеньком кафтане с петлицами поперек груди стоял сам голова Богдан Сакмашов, телом тучноватый, с высокомерным лицом, с бородкой и бакенбардами, а глаза с прищуром, настороженные: понимал голова, что не сваты приехали, взамен тыквы можно и пулю от них получить! И все же не сдержал себя, сразу перешел на брань:

— Ну, рвань воровская, вались с коней! Да не вздумайте за пистоли и ружья хвататься — тут вам тогда и быть в куски изрубленными! Ишь, к разбойному атаману они снарядились! Слазь!

Прокричал громко, наливаясь пунцовым цветом от злости, — над собором кружили вспугнутые звонарем горластые галчата и несколько ворон.

— Что делать, Максим? — повернувшись в седле к есаулу, довольно громко спросил Ивашка Константинов. — Убить сию гниду, а?

— Казаков сгубим за одну воеводскую собаку, — ответил с презрением Максим Бешеный, глядя в лицо стрелецкому голове, потом тихо добавил: — Поглядь, за стрельцами к войсковой избе годовальники набежали. А вон, за молодыми, я узнал знакомца, старого бывальщика Гришку Рудакова… Гришка всенепременно известит атамана Леско, что с нами тут сотворилось неладное…

— Чего шепчетесь, разбойники? Долой с коней! Садила баба репу, а вырос порося! Так и у вас получилось, неумехи! Сабли и пистоли кидайте сразу! Гей, стрельцы, цель пищали в изменщиков великому государю и царю!

Стрельцы, выполняя приказ, наставили на казаков заряженные пищали, и Максим Бешеный первым отстегнул пояс и ножны, кинул к ступенькам крыльца. Туда же упал и его пистоль, а ружье принял пожилой стрелец, глянув на есаула глазами, в которых отразилось сострадание и чисто человеческое любопытство: ну, как дальше себя вести будете? Надолго ли хватит выдержка? И Максим Бешеный с усмешкой крикнул с седла:

— Сбереги, стрелецкий голова, мою саблю до той поры, покудова не воротится с моря славный атаман донской вольницы Степан Тимофеевич с богатой добычей и с казной немалой! А ему в подмогу по Яику скоро сойдут сюда казаки всех верховых куреней! Так что подумай, кому ты грозишь. Не накликать бы себе беду на горе, как накликал ее на свою голову Ивашка Яцын!

— Молчать, рвань воровская! — Богдан Сакмашов в злобе ногой притопнул и лапнул саблю, словно намеревался тут же свершить свой приговор. — Вяжите их накрепко! Да в Ильинскую башню в подвал под караул! А как поедем в Астрахань по скорой замене, так и свезем воров на крепкий спрос к воеводе и князю Прозоровскому! Сдается мне, что с дыбы да с пытки враз пояснят, к кому и с каким воровским умыслом шли! И кто еще к воровству прилепиться мыслит! Вязать их!

Не дожидаясь, пока потянут из седла, Максим Бешеный успел и без пыток сказать, адресуясь к яицким годовальникам и астраханским стрельцам:

— А в том нет никакой тайны, робята! Шли мы служить атаману Разину, к тому и вас зовем, славные яицкие казаки, младшие дети Великого войска донского! И вас, стрельцы астраханские и иных волжских городов! Наши братья таперича гуляют по кизылбашским городам и зипуны себе да полон берут с бою…

— Заткните ему собачью пасть! — топая ногами на выскобленных досках крыльца, кричал стрелецкий голова. — Сколь можно слушать воровские речи! Пятидесятник Салтанов, вяжите воров!

— А вы здесь в каменном мешке сидите, своих братьев в темницы пихаете! — не унимался Максим Бешеный и так яростно глянул на подбежавших было к стременам стрельцов, что те в нерешительности остановились, не смея вырвать казака из седла. — Ждете годами, когда царева казна выдаст вам жалованье! Не скоро! Воеводы ох как тяжко расстаются с вашими деньгами, будто с детишками своими ненаглядными… А ну, пошли вон, псы воеводские!