увидел, как в темноте с лёгким шипением чуть приоткрывается, выпуская длинный тонкий язык, полупрозрачный бронзовый клюв: «А не то ведь приду к тебе ночью, когда все с-спят, а ты совсем один в с-своей кроватке… загляну под твоё одеялко… с-стану пить твою кровь…»

– А я тебя не боюсь!

– Да ну? – спросил Вильф вслух.

«Может быть, и руку мне даш-шь?» – беззвучно добавил он, прищуривая слабо заалевшие глаза, и медленно поднёс к лицу карапуза подрагивающие в дымке трансформации железные когти, острые, как мясницкие крюки.

– А вот и да! – тот скорчил непонятную гримаску и вытянул ладошку, вкладывая её в раскрытую птичью лапу.

– Детка, оставь человека в покое, – рассеянно проговорила мать, сосредоточенно разглядывающая карту города на покрытом водяными брызгами экране мобильного. – Хватит уже приставать к посторонним…

– Я тоже хочу клюв, как у дяди, – сказал ей мальчик, выпуская из пальцев ладонь Вильфа и глядя вверх. – И чтоб летать…

* * *

– …а ты любишь Берлин?

– Можно ещё фото?

– А у вас когда-нибудь будет снова настоящий тур?

– …вот здесь можно ещё добавить «для Катарины»… это девушка моя, да… вот спасибо…

– А как ты пишешь свои песни?

– Они обычно сами себя пишут, ангелочек… а я всего лишь их проводник в этот бренный мир, – с привычным пафосом отозвался сидящий за обшитой светящимся пластиком барной стойкой Флинн, расписываясь очередной девчонке ядовито-красным маркером прямо на чехле усыпанного стразами гигантского смартфона.

Голос его звучал уже почти нормально, несмотря на то, что Флинну постоянно приходилось перекрикивать ритмичный грохот танцевальных битов, доносившийся со всех сторон. Так что сейчас музыкант был занят очень важным делом: он пытался изо всех сил продемонстрировать окружающим – прежде всего, конечно же, Фрейе, стоящей на другом конце зала в окружении малолетних (большинство из них и правда годилось ей как минимум в сыновья) поклонников, – что у него всё под контролем… и в целом всё в полном порядке. Вот, пожалуйста, вышел же к людям, общается, так сказать, и даже голова у него, между прочим, почти совсем не болит…

Впрочем, Флинн хорошо понимал, что самое позднее завтра утром, когда рядом не будут греть уши ни бесконечные «филинг-фристы» со своими видеотрансляциями, ни ребята из собственной группы, не относящиеся к «ближнему кругу», его наверняка ожидает со скрипачкой далеко не самый приятный разговор…

– А почему у тебя так много текстов о смерти и о насилии?

– Трудно объяснить, золотце. А почему бы и нет?

– Это, наверное, что-то личное, да?

– Это всегда личное. В конце концов, в призме нашего творчества всегда отражаются только наши собственные грехи… где, здесь, прямо на футболке? Да чего же нет, могу и на груди, только смотри, этот маркер долго не смывается…

В силу многолетней привычки общение с почитателями практически не мешало мужчине думать о своём.

Нет, бывало, конечно, и раньше, что у Флинна от спиртного или ещё чего другого бодрящего вдруг начинала кружиться голова во время выступлений – пятьдесят лет это вам не двадцать, да ещё когда все нервы натянуты звуками музыки, когда все струнки души до единой дрожат от единственного её аккорда… в общем, всякое бывало.

Но не так же, чёрт побери, чтобы совсем-то уж с ног валиться! Что это могло быть вообще, сердце? Оба запястья болят, как сволочи, говорят же, что такое случается иногда из-за сердца…

Может быть, и впрямь стоит потихоньку начинать завязывать с выпивкой…

А с другой стороны, а не чёрт бы с ним?

Флинн рассеянно махнул бармену, чтобы тот повторил пиво. Всё равно из жизни живым не выйдешь…

«Ну ладно, наверняка никто ничего почти что и не заметил, – нервно сказал себе Флинн, мысленно обращаясь к Фрейе, и в очередной раз скорчил профессионально-зверскую рожу, покровительственно приобнимая за талии сразу двух девчонок, делающих фотографии с вытянутой руки. – А тому, кто заметил, мы скажем в случае чего, что так оно всё, так сказать, и было задумано, а? Раньше это всегда прокатывало на „ура“, и никаких тебе проблем…»

…а самое поганое заключалось в том, что вдобавок ко всем прочим неприятностям куда-то бесследно пропали те самые браслеты с аукциона, которые Флинн вроде бы перед этим оставлял в гримёрке.

Он же как будто собирался потом их надеть… или всё-таки нет?

– А песня «Умирает закатное солнце» – она же про войну в Новой Африке, да?

– Боже упаси… У меня вообще нет песен о политике.

– А о чём тогда?

– Просто я так вижу и чувствую наш мир… Что, какая демозапись? Нет, конечно, не тут, дружок. Пришли на адрес «Миднайт Рекордс», у нас в сети есть все контакты. Да-да, мы всё всегда слушаем лично…

Крутящийся зеркальный шар под потолком бросал серебристые отсветы на нечёткие силуэты на танцполе, цветные прожекторы выхватывали из темноты причудливые, будто и вовсе не человеческие, тени. Безучастный, казалось, ко всему происходящему ди-джей – то ли в гигантских тёмных очках, похожих на мотоциклетные, то ли в замаскированном под них виртуальном мониторе, – прилежно тряс дредами, окружённый клубами сигаретного дыма, который змейками извивался под потолком в проблесках часто мигающих стробоскопических вспышек.

Толпа вокруг Флинна вроде бы слегка поредела – судя по всему, организаторы в кои веки раз вняли просьбам музыкантов и не стали раздавать на вечеринку после концерта совсем уж невменяемое количество проходок, – и мужчина с некоторым облегчением поднёс к губам ледяной пивной бокал, опустошив его разом чуть ли не наполовину.

Потом Флинн снова старательно попытался сосредоточиться и напрячь сопротивляющуюся память.

…нет, ну он ведь совершенно точно стоял тогда перед зеркалом в гримёрке, и ему в голову ещё пришла абсолютно гениальная идея какой-то новой песни (в этом месте воспоминания, как назло, делались особенно нечёткими). Выходит, браслеты он после этого так и не надел – куда бы они могли иначе деться? А может быть, он вообще оставил их в отеле?

Проще всего было бы уточнить всё это у Фрейи, но Флинну достаточно было один раз увидеть её выражение лица после сегодняшнего выступления, чтобы мужественно отказаться от этой затеи до лучших времён. Самым мягким, что она ему сейчас может ответить на подобные вопросы, было… было, в общем, определённо не то, что Флинну хотелось бы в данный момент о себе услышать.

Взгляд мужчины выхватил в толпе окружавшей его разномастной молодёжи двух женщин, стоявших несколько поодаль. Одной, с короткой мальчишеской стрижкой и тонким строгим лицом, усыпанным едва заметными веснушками, на вид было слегка за тридцать. Другая, с длинными густыми волосами,