— Мы собирались в местный паб, капитан, восполнить катастрофическую нехватку алкоголя в крови, вы присоединитесь к нам? — не унимается Тара.

— Эдди обещал показать мне ваш чудесный корабль, — обаятельно улыбнулась ей Эстель, и нежно взяла капитана под руку.

Не вполне понимая, зачем это ему, Эддар кивнул. Куда угодно — только подальше от изучающего взгляда Тары. Все-таки зря он ей не поверил — она, кажется, и не собирается сбегать. Да, неудобно получилось. Почему-то Эддар чувствовал вину и перед бывшей женой.

Ну что ж, хоть корабль ей покажу, причем, корабль без Тары, подумал он, и рассеянно кивнул своей команде на прощание, увлекаемый Эстель в противоположном направлении.

— Тряпка, — неслышно, одними губами прошипела ему вслед Тара. Но ни Эддар, ни Демиз с Риммой не услышали, что конкретно она сказала. Не услышали, но прекрасно поняли. Переглянувшись, друзья увлекли Тару в паб.

* * *

— Это твоя каюта? Да, да, припоминаю… Ммм… Надо же, а здесь мило! Ах, Эдди, у меня совершенно пересохло в горле, не найдется ли у тебя глотка шампанского…

— Эй, Мими, или Меме, то есть Мики, Мини, в общем, кто-нибудь из вас, принесите шампанского в мою каюту.

— И клубники, — хлопнула накладными ресницами Эстель.

— Боюсь, на Персефоне нет клубники, — натянуто улыбнулся Эддар.

— Ах, не может быть! А на Арттдоумие такая прекрасная клубника! И как раз самый сезон! Пошли же роботов за клубникой, мой герой!

— Атлант…

— Атланта нет на корабле, — ответил по внутренней связи Мики или Мини, — Он выполняет ваш приказ, приобретая запасную лопасть для шаттла.

Точно, лопасть, он и забыл.

— Ну так сходите сами! Кто-нибудь из вас…

— Слушаюсь, капитан.

— Эдди, милый, и шоколад! Ведь здесь потрясающий шоколад!

— Мини…

— Это Мики, капитан, я слышал. Вы кнопку не отжали. Я так понял, мне выходить?

— Давай не затягивай! — рявкнул Эддар.

— Слушаюсь, сэр.

— Эдди, дорогой, — продолжала щебетать Эстель, и от ее щебета у Эддара начинал подергиваться глаз. Что на него нашло, что согласился показать ей Персефону?!

И, конечно, Эстель совершенно достала не только его, но и Мини с Мики своими капризами. Вон как резво рванули за клубникой и шоколадом! Хотя можно было передать приказ тому, кто уже вышел.

Но Эддару сложно винить хозяйственных роботов. Эстель даже чугунную тумбу выведет из себя. Что уж говорить о новейших пластиковых моделях… Однако это удивительно, практически необъяснимо — как он раньше мог вообще испытывать интерес к этой женщине?!

— Ты совсем меня не слушаешь? — звонкий голосок бывшей жены пробился сквозь стену мысленного иммунитета, — Как я выгляжу? Не слишком ли вычурно в этом простом крестьянском наряде? Незамысловатом, но антуражно-гламурном?!

— Ты выглядишь очаровательно, — покривил душой Эддар. Ну, где же роботы, черт их дери!

— А зеркало? Где у тебя зеркало? Мне надо проверить, все ли со мной в порядке, ты же такой невнимательный к деталям, может, у меня лоб блестит, или краска с глаз протекла, а ведь мне ещё возвращаться домой! Ну что же делать! Это маленькое зеркало в душевой показывает меня только по пояс, я не перенесу этого! Я не привыкла так долго обходиться без зеркал!

— Присядь, Эстель, ты должно быть очень утомилась во время съемок, — Эддар галантно отодвинул бывшей супруге стул, хотя руки откровенно чесались придушить ее. Ну, или как минимум, заклеить ей рот.

Раньше он затыкал ее поцелуем, но сейчас, по понятным причинам, этот способ не годился. Возможность хоть ненадолго выйти из каюты за чертовым зеркалом он воспринял, как воспринимает заключенный известие о неожиданной амнистии.

А когда, чертыхаясь, он втащил в каюту огромное зеркало из кают-компании, Эстель уже не было в каюте.

Только излишне сладкий аромат ее духов говорил о том, что она вообще здесь была.

Холодея, Эддар подошел к сейфу.

Все в порядке, закрыт.

Не зная, зачем он это делает, Эддар набрал комбинацию и открыл дверцу и замер.

Ключа нет на месте.

Стараясь быть как можно незаметнее, Ишма, пригнувшись и приподнимая подол длинной юбки, что бы не наступить на него и не споткнуться, стремительно сбежала по каменной лестнице. Она спешит. Конечно, можно не торопиться, и не желать так отчаянно проскользнуть в каменные ворота неузнанной — Ньола нет в Замке, и до вечера не будет, возле Статуи сегодня остался его дедушка — в принципе, незлой старик, ни разу не ударил ее, так, пару раз оттягал за ухо за оставленное пятно на полу, но желание оставаться невидимой, неуслышанной, неузнанной, давно стало для Ишмы привычкой.

Ишма давно не была дома. Разрешение Ньола оставаться в Замке она восприняла и с радостью, и с дрожью в коленях одновременно. С радостью — потому что не надо больше уходить ночевать домой. Впрочем, уже несколько месяцев, как домой она уходила, но ночевала всегда за порогом — то в ближайшем лесу, то на крыше полуразрушенной гонгмы. С тех пор, как отец однажды прилег рядом с ней на циновку и запустил руку под рубаху, шепча, что у ее матери больше нет таких маленьких сладких грудок, а мать, — Ишма слышала по ее дыханию — не спала, терпеливо ждала мужа, она больше ни разу не ночевала дома. Первые две или три ночи Ишма ночевала во дворах подруг, но после того, как мать отходила ее кнутом для скотины, пообещав, что если будет продолжать позорить ее перед соседями, изрежет на мелкие клочки всю ее одежду, Ишма стала осторожно, чтобы никто не заметил, ходить спать в лес.

Ишму не пугали снующие временами мимо барсы — она знала, что не попробовавшие человеческой плоти, они не опасны, куда опасней представлялся родной дом.

Но сегодня нужно обязательно навестить маму и сестер — у нее есть деньги. И если не избавится от них сейчас, деньги могут не задержаться у нее надолго.

Целых три больших монеты и три маленьких Ишме дали вчера двое странствующих умемов, пришедших поклониться Матери Всего Человечества. Сначала пользовали Ишму по очереди и одновременно, крепко держа за волосы и заламывая руки, правда, когда ее чуть не стошнило, не разозлились, и даже дали передохнуть. А потом, когда уходили, потрепали по щеке и всунули в лиф деньги! Никогда у Ишмы не было столько монет одновременно, да и для всей ее семьи сумма велика!

В прошлый раз, когда один почтенный пилигрим дал ей маленькую монету после того, как она обслужила его ртом, и Ньол узнал об этом, он жестоко избил ее, и она целый день пролежала в своей каморке. Ньол избил Ишму не за то, что обслужила того старого пилигрима, а за то, что утаила от него серебряную монету. С тех пор, как Ньол взял ее впервые — в комнате, где хранится жир для свечей, он берет ее постоянно, почти каждую ночь. Почти — потому что иногда он уступает ее некоторым гостям. Ньол берет за это с них плату, а Ишме брать деньги нельзя.