Но эта мысль сейчас сырая, она плохо чувствует ее из-за боли, хотя упрямство дает о себе знать даже в таком критическом состоянии.

Ребекка говорит «нет, только не туда», а сама прижимает к лицу чужую футболку, и от запаха, растекающегося по легким, внутри все каменеет. Это как обезболивающее, которое помогает лишь минуту, а потом его нужно больше, и больше, и больше. Она делает глоток запаха Мэтта и выдыхает, чувствуя облегчение. А потом проходит минута, и ей мало, ей нужно снова, боль опять проникает в нее и проламывает себе дорогу к сердцу.

Вдох.

Мэтт пахнет лесом, каким-то незнакомым одеколоном и своей кожаной курткой. Ребекка помнит запах этой куртки, она успел ощутить его в ту минуту, когда они обнимались на парковке у входа в боулинг-клуб. Так просто – ничего лишнего. Почему-то эти объятия вспоминаются сейчас не так, как раньше. С отвращением, да, но еще немного с потребностью. Она хочет повторить их. Она хочет повторить прямо сейчас, ей нужно, и, да, она убьет Мэтта Сэлмона однажды за то, что он сотворил с ее жизнью, но прямо сейчас… Ей нужно.

– Ребекка? Ты готова? Мы поднимем тебя.

«Мы?»

Все тот же мужской голос, она знает его, она уже почти готова рассмотреть лицо этого человека, когда новый приступ адской боли сворачивает кровь. И она кричит. Кричит долго, кричит громко, кричит, колотя рукой по кровати…

В комнате Эмма.

Ребекка понимает, что это она, когда ее начинают обнимать за талию, спешно поднимая. Ребекка узнала бы эти руки и этот запах, даже если была бы совершенно мертвой.

Зуб на зуб не попадает. Ноги не держат, болит все тело, каждый орган, а во рту собирается слюна.

– Не хочу. Мне нужно… Мэтт. Мне нужно, но я не хочу…

Эмма гладит ее по груди и лицу, заставляет опереться на себя и выводит из спальни. Ребекка цепляется за кофту Эммы, кажется, разрывает ее в районе воротника… Она шепчет сбивчиво, тихо, она чувствует, как ее голос угасает. Боже, у нее нет сил даже на то, чтобы говорить.

А дальше Ребекку подхватывают другие руки – большие сильные ладони. Ее легко поднимают и несут. она хочет начать кричать и возмущаться, ведь она, мать вашу, не невеста, чтобы ее так таскать, но запах… Запах.

Ребекка прижимается к широкой груди, зарывается лицом в мягкую ткань футболки, и это все, что ей нужно сейчас. Она слышит дрожащее:

– Я держу тебя, Ребекка. Я рядом. Я всегда буду рядом.

И это почему-то успокаивает.

* * *

Кровь Мэтта заражена. Это последняя стадия. Его не спасти, даже если ее откачают полностью и зальют новую – он пропитан, он насквозь, от его собственной крови ничего не осталось. Ребекка проникла прямо в вены и течет по ним, отравляя его, разрушая, срывая контроль. Ребекка стала частью его души, она стала миром, жизнью, воздухом. Она стала тем, за кого Мэтт будет цепляться, даже если до смерти останется всего одна секунда. Он будет цепляться.

– Ненавижу, – стучит зубами, вцепившись в футболку мертвой хваткой. Мэтт лежит в совершенно неудобной позе – его голова упирается в спинку кровати, шея затекла, а от цепкой хватки Ребекки немного давит в груди. Но ему плевать. Ему впервые в жизни катастрофически хорошо, он не собирается жаловаться, даже когда Ребекка повторяет заплетающимся языком. – Ненавижу тебя, Мэттью, как же сильно я тебя ненавижу.

Повторяет и повторяет, а сама притягивает ближе, сжимает сильнее, глотает его запах, утыкаясь носом в шею.

Мэтт не открывает глаз, лишь слепо гладит Ребекку по волосам, осторожно и невесомо. Ему уже удается вытягивать боль – маленькими, крошечными порциями. Это прогресс, потому что его волк определенно снова с ним, и скоро боль уйдет, страх уйдет. Ребекка снова станет собой, Мэтт поможет ей.

– Поспи.

– Заткнись… Нахрен… Ненавижу.

Шершавые губы на ключицах и шее – не целует, а будто наказывает, потому что эти прикосновения, они сродни ударам. Ребекка касается его через отвращение, перебарывает себя, но ненависть никуда не ушла, ее просто приходится отодвинуть в сторону, чтобы выжить, чтобы успокоиться сейчас.

Она близко. Она впритык, она здесь, рядом, ее так много, что по самую глотку. Мэтт готов поклясться, что его сердце не бьется все то время, пока пальцы Ребекки сдавливают ткань на его футболке до побелевших костяшек, пока она всхлипывает, шепча это свое «ненавижу», глотая запах у кромки волос.

Волк возвращается к Мэтту, оживляя его. Он вьется внутри волчком, демонстрируя – смотри, я молодец, я привел к тебе Ребекку. Мэтт пока еще ничего не понимает, но он зол на зверя, потому что едва не умер, зная, что Ребекка испытывает такую адскую боль.

Они засыпают. Эта ночь была убийственной для обоих, и Мэтт проваливается в сон, когда хватка Ребекки на его одежде ослабевает, а ее дыхание, наконец, становится ровным.

Мэтт спит плохо. Он просыпается каждые десять минут, ему нужно быть уверенным в том, что Ребекка в порядке. Он не прикасается лишний раз, только иногда проводит рукой по ее волосам или опускает пальцы на шею, считая пульс.

Наверное, это предел. Вот она – грань его чувств, когда он понимает, что больше не сможет сделать ни шага в сторону от этого человека. Сейчас, когда он пережил все это и чуть не умер от страха – никогда.

Он шепчет:

– Я знаю, что ты меня ненавидишь. Я знаю.

Ребекка ворочается, прижимается к нему крепче, переплетает ноги и руки, она занимает собой все пространство Мэтта, практически вплетается в него, не оставляя ни единого сантиметра.

Ближе к утру приезжают родители. Мэтт не может проснуться, но он слышит, как мама тихонько подходит к кровати и осторожно целует Ребекку в лоб. От нее пахнет солью.

* * *

Они сидят на кухне: Мэтт, доктор Хэнк, мама, отец и Филип. Эстер отправили спать, и она ушла со скандалом. Ребекка тоже еще не просыпалась. За окном уже светло, но солнце еще не встало полностью. Мэтт садится на стул и смотрит во двор – ему кажется, что за эту ночь на улице похолодало в три раза, а еще у него такое чувство, что прошли не часы, а годы. Целая очередь зим.

– Я не ученый, я не могу дать точных объяснений, – Хэнк принимает кружку из рук отца. Он готовит кофе для всех, но Мэтт отказывается.

Он понимает, что Эммы уже нет – видимо, Филип отвез ее домой ночью.

– Может быть, есть теории… –