Наконец она, кажется, нашла то, что искала. Она вытащила из кучи красивый альбом со старыми фотографиями и стала его листать. Я уже видела старые фотографии, раньше они были коричневого цвета, а не черно-белые, как делают сейчас. Она поднялась с пола, раскрыла альбом на центральной странице и жестом подозвала меня поближе: на странице была наклеена фотография жениха и невесты под большим навесом, который держали на шестах похожие друг на друга мужчины в черных шляпах. Я вдруг узнала жениха и невесту – это были Сабина и Павел Наумович, он – высокий и совсем не толстый, а она – молодая и хорошенькая, очень похожая на Ренату, в белой шляпке с сеточкой, спускающейся на один глаз.

– Вот фотография нашей свадьбы. Ты видишь, я не плачу, я даже улыбаюсь, хотя уже понимаю, что совершаю самую страшную ошибку своей жизни. И за эту ошибку я обречена платить вечно – мои дочери не любят меня.

Я хотела возразить, но слова застряли у меня в горле, я вспомнила, как сердито всегда говорит с ней Рената и как они с Евой шушукаются за ее спиной, и поверила, что они и вправду ее не любят.

Мне стало жарко и холодно одновременно. Я прижалась к ней лицом, я уже доставала ей до плеча, и из меня вылетел неразборчивый поток слов:

– Но я люблю тебя. Возьми меня к себе в дочки, я буду твоей дочкой и буду всегда тебя любить!

Вечером, когда все вернулись из Краснодара, мы с мамой Валей и Львом Ароновичем сели ужинать в нашей комнате, чтобы не нарушать траур Сабины и ее дочерей.

Заплаканная мама Валя поставила на стол бутылку водки и сказала: «Помянем светлую память хорошего человека», – и мы все выпили по рюмочке.

Водка ужасно горькая гадость, она обожгла мне горло и ударила в голову, так что я осмелела. Сначала я спросила, почему хулиганка Шурка так плакала из-за смерти Павла Наумовича.

Мама Валя объяснила:

– Это старая история. Когда ее родителей посадили в тюрьму, ей было тогда лет десять, у нее случилось нервное расстройство, и она разучилась ходить. Врачи от нее отказались, а Павел и Сабина ее вылечили.

Тогда я осмелела настолько, что спросила Льва Ароновича, знает ли он, кто такой великий Зигмунд Фрейд? От удивления он даже поперхнулся водкой из второй рюмки, которую мне уже не дали:

– Откуда ты выкопала это имя?

– Сабина говорит, что она была его любимой ученицей.

– Выдумки это все! – рассердилась мама Валя. – Сабина тебе черт те чего наговорит, а ты слушаешь, развесив уши!

– Выдумки или нет, только никому никогда об этом не говори, если хочешь добра своей Сабине, – сказал Лев Аронович и, подцепив на вилку кусок селедки, отправил его в рот.

13

С тех пор прошло три года, и в нашей квартире произошло много перемен. Я даже не знаю, с чего начать – может, лучше всего по порядку? Рената уехала в Москву сразу после похорон, оставив Сабину и Еву совсем без денег: ведь Сабину уволили из школы, а без посылок от Павла Наумовича им часто нечего было есть. Сначала Сабина старалась продавать оставшиеся у нее ценные вещи, но очень скоро она продала все, что у нее было. И тут мама Валя придумала ей новую профессию – она помогла Сабине собрать небольшую группу детей, с которыми Сабина гуляла после школы и учила их говорить по-немецки.

Я тоже ходила в эту группу и даже по просьбе Сабины играла с детьми в немецкие игры, чтобы им не было скучно просто гулять. Детей было четверо, все из второго класса – в первый год Инна, Оля, Толик и Олег, а во второй Ляля, Дима, Лена и опять Олег, но уже другой. А в третий год группы уже не было, потому что началась война.

Ну вот, я все напутала, я ведь собиралась рассказать все по порядку, а война началась не сразу, а только после того, как я перешла в шестой класс. А по дороге случилось много разного, отчего жизнь в нашей квартире сильно изменилась. Во-первых, мама Валя вышла замуж. За кого бы вы думали? Правильно, за молодого хирурга Льва Ароновича, при котором она служила медсестрой во время ночных операций – так что вредная Рената оказалась права, хитро намекая на эти ночные операции.

Я не сразу догадалась, что мама Валя вышла замуж, потому что они это сперва скрывали – говорят, из-за меня, чтобы меня не огорчить. Зато я сразу догадалась, что Лев Аронович – еврей, но маму Валю это нисколько не беспокоило, потому что она давно перестала считать евреев богатыми и жадными. Она так плакала и убивалась после смерти еврея Павла Наумовича, что только еврей Лев Аронович смог ее утешить.

Но главная их проблема была в том, что они не хотели спать со мной в одной комнате, и поэтому Лев Аронович никогда у нас не ночевал. Он жил в общежитии мединститута, куда мама Валя ходила к нему тайно, а это было строго запрещено. И они все время боялись, что их когда-нибудь поймают и Льва Ароновича выгонят из общежития.

Но тут у нас случилось новое событие, которое сразу решило много проблем. Прошлым летом вдруг приехала из Москвы Рената и сообщила, что у нее большие успехи в московской филармонии – которую я раньше называла мелормонией. Она приехала красивая и нарядная, и все время корчила гримасы при виде нашей бедной одежды и скудной еды. Она похвасталась, что у нее есть важный друг, профессор в школе для одаренных детей, и что она приехала к нам не просто в гости, а чтобы отвезти Еву в Москву на прослушивание.

– Я не могу оставить ее в нищете в этом жалком городе, где ей никогда не удастся достигнуть тех высот, которых заслуживает ее талант!

Когда она объявила об этом вслух на кухне, только я обратила внимание, как Сабина закусила губы, ушла к себе в спальню, легла в кровать и укрылась одеялом с головой. Ничего не замечая, Рената и Ева весело обсуждали, какие нужно купить Еве платья и какие произведения она будет играть.

– Моцарта или Брамса? – спрашивала Ева.

– Конечно, Брамса, это твой коронный номер, – отвечала Рената.

Я осторожно проскользнула к Сабине в спальню, легла на соседнюю кровать и сказала ей на ухо:

– Не огорчайся, пусть