К таким постоянно сверхактивным мышам применяется иногда термин «вальсирующие мыши», но это декоративное определение не дает представления о чрезвычайной опасности синдрома. Обычная тишина невропатологического отделения постоянно нарушалась пронзительным писком перевозбудившихся мышей. И хотя поведение отравленных ИДПН мышей резко отличалось от крыс, страдавших от недостатка витамина Е и тащивших за собой свои распластанные задние конечности, и от людей, ставших жертвой болезни Халлервордена – Шпатца или детской нейроаксональной дистрофии, у всех них была общая патология – серьезные нарушения аксонов нервных клеток.

Можно ли было сделать общий вывод на основе того факта, что столь различные синдромы, от которых страдали люди и животные, были вызваны сходными формами аксональной дистрофии, хотя и в разных зонах нервной системы?

Переехав в Лос-Анджелес, я стал скучать по своим воскресным утренним поездкам на пляж Стинсон в компании друзей-мотоциклистов. Пришлось вновь превращаться в одиночку, и по выходным я совершал грандиозные вылазки. Как только в пятницу я вырывался с работы, то моментально садился на своего коня – иногда я думал о мотоцикле как о коне – и уезжал в Большой Каньон, за пятьсот миль от Лос-Анджелеса, хотя и прямиком, по шоссе номер шестьдесят шесть. Я ехал ночью, распластавшись на бензобаке; в двигателе было только тридцать лошадиных сил, но если лечь на него так, как это делал я, то можно было выжать чуть больше ста миль в час. Кроме того, такое положение позволяло мне без труда час за часом держать мотоцикл на максимальной скорости. Переднее колесо сливалось с дорогой, освещенной фарой, а иногда и полной луной, и время от времени я переживал странные, необычные ощущения. Мне казалось, что я черчу на поверхности земли прямую линию или парю в космическом пространстве, а планета молча вращается подо мной. Единственные остановки я делал у заправочных станций, чтобы залить бензин, размять ноги да перекинуться парой слов с заправщиком. И если я гнал мотоцикл на предельной скорости, то мог добраться до Большого Каньона как раз, чтобы увидеть восход.

Иногда я заезжал в небольшой мотель неподалеку от Каньона, чтобы там немного поспать, но чаще я спал на воздухе в спальном мешке. В этом случае меня могли подстерегать различные опасности, и не только в лице медведей, койотов или насекомых. Однажды ночью, выехав на пустынное шоссе номер тридцать три, ведущее от Лос-Анджелеса в Сан-Франциско, я остановился и развернул спальный мешок, уложив его на то, что в темноте показалось мне прекрасной природной подушкой, сделанной из мха. Свежий пустынный воздух вливался в мои легкие, я отлично поспал, но утром с ужасом понял, что провел ночь на огромном скоплении грибных спор, вдохнув их, вероятно, немалое количество. Это был печально известный грибок coccidioides immitis, провоцирующий кокцидиомикоз. Грибок распространен в Центральной долине и может вызывать разные болезни – от мягких респираторных расстройств до так называемой лихорадки долины Св. Хоакина, а иногда – смертельную пневмонию и менингит. Анализы показали присутствие грибка на поверхности моей кожи, но, к счастью, никаких симптомов заболевания обнаружено не было.

Выходные я проводил в Большом Каньоне или иногда в Каньоне Оук-Крик с его чудесными красными и пурпурными пейзажами. Иногда ездил в Джером, город-призрак (много позже он был превращен в туристическую достопримечательность), а однажды посетил могилу Уайетта Эрпа, великой романтической фигуры Старого Запада.

В Лос-Анджелес я возвращался в воскресенье вечером и, благодаря способности молодого организма к быстрому восстановлению, в восемь утра в понедельник являлся в отделение неврологии свежим и бодрым, словно и не отмахал за уикенд тысячи миль на мотоцикле.

Некоторые люди, и их больше в Штатах, чем в Европе, имеют против мотоциклистов «нечто» – некую фобию или даже в основе своей иррациональную неприязнь, которая может подвигнуть их на определенные действия.

Впервые я столкнулся с этим в 1963 году, когда неторопливо ехал по бульвару Сансет, наслаждаясь отличной погодой и никого не трогая. Увидев в зеркало идущую сзади машину, я дал водителю знак, чтобы обгонял. Тот нажал на газ, но, когда его машина поравнялась со мной, он неожиданно бросил машину в мою сторону, и мне, чтобы избежать столкновения, пришлось резко свернуть. Мне и в голову не пришло, что это было сделано намеренно; я подумал, что водитель либо пьян, либо не умеет толком водить. Обогнав меня, машина замедлила ход. Я тоже притормозил, пока водитель не подал мне знак: «проезжай». Я пошел на обгон, и в этот момент водитель послал машину на середину дороги так, что я едва избежал столкновения. На этот раз я понял, что это было сделано намеренно.

Сам я никогда не затевал драку. Никогда ни на кого не нападал, если кто-то не нападал на меня первым. Но эта вторая, смертельно опасная, атака привела меня в ярость, и я решился на возмездие. Я вел мотоцикл в сотне ярдов позади той машины, держась вне зоны видимости и готовый рвануть вперед, как только она будет вынуждена остановиться возле светофора. Это и произошло, едва мы выехали на бульвар Уэствуд. Бесшумно – мой мотоцикл практически не производил шума – я подкрался к машине со стороны водителя, надеясь, что, проезжая, либо разобью окно, либо поцарапаю его машину. Но окно со стороны водителя было открыто, и, увидев это, я просунул в машину руку, ухватил своего противника за нос и изо всей силы крутанул; тот завопил, и, когда я отпустил его нос, все его лицо было в крови. Водитель был слишком потрясен, чтобы как-то реагировать, а я поехал дальше, чувствуя, что за попытку угрожать моей жизни он получил сполна.

Второй сходный случай произошел на пустынном шоссе номер тридцать три, когда я ехал в Сан-Франциско. Мне нравилось, что на этой дороге совсем нет движения, и я мчался на скорости семьдесят миль в час, когда сзади появился автомобиль, который выжимал (как я рассудил) под девяносто. У водителя в распоряжении, чтобы обогнать меня, была целая дорога, но он, как и та скотина в Лос-Анджелесе, попытался сбросить меня с шоссе. Ему это удалось, и я, подняв клубы пыли, оказался на мягкой обочине, но каким-то чудом сохранил равновесие. Испытывая в большей степени ярость, чем страх, я вернулся на дорогу. Мой обидчик был в паре сотен ярдов впереди. Из багажника я выхватил одноногий штатив (в ту пору я много занимался фотографией и всегда возил с собой фотоаппарат, треногу, штатив и прочие принадлежности) и, размахивая им над головой, бросился в погоню. Я был, вероятно, похож на чокнутого полковника с бомбой в финальной сцене кубриковского «Доктора Стрейнджлава» – безумного и опасного, – потому что машина прибавила скорость. Но прибавил и я и, наддав, стал нагонять. Водитель вновь попытался сбросить меня с дороги, то замедляя, то ускоряя ход и виляя из стороны в сторону, а когда это ему не удалось, он свернул на боковую дорогу, ведущую к маленькому городу Коалинга. Что было ошибкой, потому что он попал в путаницу маленьких дорог и наконец оказался в тупике. Я соскочил с мотоцикла (со всеми своими двумястами шестьюдесятью фунтами боевого веса) и, размахивая штативом, бросился к попавшей в капкан машине. Там сидели две парочки тинейджеров, четыре насмерть перепуганных человека, и, когда я увидел их молодость, беспомощность и страх, мой кулак разжался и штатив упал на землю.