Джим представления не имел, что будет делать после окончания школы, но, когда он вышел из больницы, его математические способности обеспечили ему работу программиста в корпорации «Рэнд». Мало кто из его приятелей и собутыльников с «Побережья мускулов» имел представление об этой, связанной с математикой, стороне жизни Джима.

Постоянного адреса у него не было. Просматривая нашу с ним переписку, относящуюся к 1960-м, я нахожу открытки, отправленные из мотелей в Санта-Монике, Ван-Найсе, Брентвуде, Голливуде и дюжины других мест. Не знаю, какой адрес был указан в его водительских правах; думаю, это был его адрес в Солт-Лейк-Сити, где он жил в детстве. Джим происходил из знатной семьи мормонов и был прямым потомком Бригэма Янга.

Джиму было легко скитаться по мотелям или вообще спать в машине, потому что большую часть вещей – одежду и книги – он держал на работе, в «Рэнд», где иногда и спал. Он разработал целый набор программ для игры в шахматы для своих суперкомпьютеров, которые тестировал, играя с ними в шахматы (таким образом он тестировал и себя). Особенно он любил это занятие, когда находился под воздействием ЛСД, тогда его игра становилась более непредсказуемой, более вдохновенной.

Помимо кружка приятелей на «Побережье мускулов», у Джима были такие же приятели и среди математиков, и, подобно знаменитому венгерскому математику Полу Эрдёшу, он мог вломиться к любому из них среди ночи, провести пару часов в интенсивной мозговой атаке, а затем остаток ночи проспать на диване в его доме.

Незадолго до нашей встречи Джим время от времени проводил уикенды в Лас-Вегасе, где наблюдал за столами для игры в блек-джек, разрабатывая стратегию, которая обеспечивала играющему медленный, но постоянный успех в игре. Взяв в «Рэнд» отпуск на три месяца, Джим поселился в Лас-Вегасе в гостинице и с рассвета до заката играл в блек-джек. Выигрывая понемногу, но постоянно, Джек заработал более ста тысяч долларов – очень приличные деньги для поздних 1950-х, но в этот момент его посетили два рослых джентльмена. Они сообщили Джеку, что его постоянные выигрыши были замечены (он, вероятно, разработал некий «метод») и теперь ему пора покинуть город. Джим понял все как надо и в тот же день уехал из Вегаса.

У Джима был огромный грязный, когда-то белый кабриолет, заполненный пустыми коробками из-под молока и прочим хламом. Находясь за рулем, он выпивал в день около галлона молока, а пустые упаковки просто бросал на заднее сиденье. Мы выделили друг друга из толпы мускулистых атлетов. Мне нравилось «раскалывать» Джима на разговоры о его любимых вещах – математической логике, теории игр, компьютерных забавах. Он же любил, когда я рассказывал о предметах моего интереса и страсти. Когда в каньоне Топанга у меня появился маленький дом, Джим часто приезжал ко мне со своей подружкой Кэти.

Как у невролога, у меня был профессиональный интерес к различным состояниям мозга и сознания, и не в самой последней степени тем состояниям, которые были результатом воздействия наркотиков. В начале 1960-х годов в большом количестве появлялись новые сведения о психоактивных средствах и их воздействии на проводящие пути мозга, и мне хотелось испытать их воздействие самому, чтобы лучше понимать своих пациентов.

Кто-то из моих друзей на «Побережье мускулов» советовал нагрузиться артаном, который был мне известен только как средство от болезни Паркинсона.

– Прими двадцать таблеток, – советовали мне. – При такой дозе ты будешь частично контролировать ситуацию. И все увидишь совершенно в другом свете.

И вот как-то утром в воскресенье я сделал то, что потом описал в книге «Галлюцинации»:

Я отсчитал двадцать таблеток, запил их глотком воды и сел ждать результата… Рот мой пересох, зрачки расширились, и мне стало трудно читать. Но это было все. Никаких психических изменений. Какое разочарование! Я не знал, чего я ждал, но ведь чего-то я ждал!

Когда я ставил чайник на кухне, в дверь постучали. Это были мои друзья Джим и Кэти, они часто заезжали в воскресенье по утрам.

– Заходите, открыто! – крикнул я.

Когда они устроились в гостиной, я спросил:

– Как вам делать яичницу?

Джим любил поджаренную с одной стороны, Кэти – с обеих.

Пока я возился с яйцами и беконом, мы болтали – между кухней и гостиной располагалась вращающаяся дверь, и мы легко слышали друг друга. Через пять минут я прокричал:

– Готово!

Поставил тарелки с яичницей на поднос и вышел в гостиную. Она была совершенно пуста. Ни Джима, ни Кэти – вообще никаких признаков чьего-либо присутствия. Я был так озадачен, что едва не выронил поднос.

Мне и на минуту не приходило в голову, что голоса Джима и Кэти, само их «присутствие» было чем-то нереальным, а именно галлюцинацией. Между нами шел обычный дружеский разговор – как всегда во время их прихода. И голоса ничем не отличались от обычных; не было и намека, пока я не прошел через вращающиеся двери в абсолютно пустую гостиную, на то, что весь наш разговор, по крайней мере их «партия», был полностью сконструирован моим мозгом.

Я был не только ошеломлен, но и порядком напуган. С другими наркотиками, такими, как ЛСД, я был знаком и знал, как они действуют на мозг. Мир выглядит и ощущается иначе; существование обретает некие особые, крайние формы и характеристики. Но мой «разговор» с Джимом и Кэти был обычным разговором, абсолютной банальностью, в которой не было никаких черт галлюцинации. Я вспомнил о шизофрениках, которые ведут беседы со своими «голосами»; но ведь эти «голоса» обычно либо обвиняют, либо издеваются, и уж во всяком случае не болтают о яичнице и беконе.

«Осторожно, Оливер! – сказал я себе. – Возьми себя в руки. Не допускай этого впредь». Погрузившись в свои думы, я медленно съел яичницу (ту, что приготовил для Джима и Кэти, я съел тоже) и решил пойти на пляж, встретиться там с реальными Джимом и Кэти, насладиться купанием и полуденным отдыхом.

Джим занимал значительную часть моей жизни в Южной Калифорнии – мы обязательно виделись два-три раза в неделю. Поэтому мне его очень не хватало, когда я перебрался в Нью-Йорк. После 1970 года его интерес к компьютерным играм (включая «стрелялки») расширился до компьютерной анимации в научно-фантастических фильмах и мультфильмах, что плотно удерживало его в Лос-Анджелесе.

Когда он в 1972 году навестил меня в Нью-Йорке, выглядел он довольным и счастливым; он с надеждой смотрел в будущее, хотя и не знал, где это будущее состоится – в Калифорнии или в Южной Америке (пару лет Джим провел в Парагвае, где ему очень понравилось и где он купил ранчо).

Джим сообщил, что уже два года не берет в рот спиртного, и это меня особенно обрадовало, так как у него была склонность к неожиданным запоям, и во время последнего он получил панкреатит.

От меня он поехал в Солт-Лейк-Сити, побыть с семьей. Три дня спустя мне позвонила Кэти и сказала, что Джим умер. Он сорвался в запой. Результат – острый панкреатит, осложненный некрозом поджелудочной железы и общим перитонитом. Джиму было всего тридцать пять[22].