что смена, засевшая в ложементы ночью, не могла выйти из них до следующей ночи, а иначе была бы мгновенно перебита. Даже и под покровом ночи смены достигали ложементов не иначе, как ползком. Зато и пластуны держали в том же безвыходном положении неприятельских стрелков. Особенно же навыкли они метить в амбразуры, лучше сказать, во всякие отверстия неприятельских батарей, и убивать артиллеристов, чем значительно облегчали трудное положение наших батарей, засыпаемым сильнейшим, подавляющим огнем неприятельской артиллерии огромных калибров. В это тяжкое время бившимся на позиции казакам приходилось по целым суткам довольствоваться каким-нибудь сухарем и нередко терпеть жажду; приходилось с вечера обмокнуть, к утру обмерзнуть и не скоро дождаться очереди обогреться и осушиться. Боевые потери в людях происходили ежедневно; стихийные влияния и лишения бивака (лагеря. – Прим. ред.) брали свои жертвы. К концу зимы 1855 года число людей в обеих батальонах сократилось настолько, что они не могли уже составить и одного полного батальона. Но нравственное настроение было сильное, боевой дух рос, что доказывалось такими испытаниями, как, например, следующее. В ночь на 5 апреля 1855 г. впереди четвертого бастиона пластуны по обыкновению занимали передовые ложементы, а за ними, во второй линии резервных ложементов, была расположена рота Екатеринбургского пехотного полка. Неприятель вел под четвертый бастион мину, но, дойдя с ней только до первой линии наших ложементов, решился взорвать ее, потому что заметил с нашей стороны контрмину. Взрыв последовал в сказанную выше ночь и был так силен, что все пространство впереди четвертого бастиона и самый этот бастион содрогнулись несколько раз, как бы от ударов самого жестокого землетрясения. Взлетевшими на воздух глыбами земли и камнями обдало все ложементы, а особенно досталось ближайшему к взрыву, крайнему ложементу пластунской линии. В то же мгновение осаждающие распорядились по всем ближайшим своим линиям открыть сильнейший ружейный и артиллерийский огонь, причем пущены были в ход и боевые ракеты. Казалось, неприятель хотел соединить все ужасы пиротехники в одну внезапную картину, чтобы окончательно ошеломить четвертый бастион. Роте, бывшей в резервных ложементах, представились все признаки наступающего штурма, и она отступила на бастион, где, вследствие этого, забили тревогу и стали готовиться к отбитию приступа. Не видя, однако, пластунов, и не получая от них известия, обеспокоились насчет их участи. Хорунжий Макар Шульга (произведенный из пластунов) решился добраться до их ложементов, несмотря на метель штуцерных пуль. Возвратясь, он донес, что в пяти ложементах пластуны на своих местах и шибко ведут перестрелку, а крайнего, шестого ложемента, возле которого последовал взрыв, он не мог заприметить и полагает, что его совсем засыпало землей от взрыва. Вторично сделанное дознание показало, что и в крайнем ложементе люди целы; что после взрыва их действительно присыпало было землею и надало им работы расчищать свое закрытие пригоршнями и шапками, но как только они немного оправились и приметили, что неприятельские стрелки бросились занимать воронку, то начали выбивать их оттуда усиленным огнем и до сих пор еще не допустили ни одного смельчака прочно там усесться; но что у них патроны уже на исходе. Тогда послали к трем молодцам, так хорошо распоряжавшимся в своем потрясенном и засыпанном закрытии, подкрепление из четырех пластунов и патроны; исход был тот, что неприятельские стрелки, несмотря на все их усилия, не были допущены занять воронку и оставили в ней кучу своих убитых»[6].

Держась обыкновенно впереди батарей на самых крайних позициях и ложементах, участвуя в секретах, дозорах и разведках по осадным работам союзников, пластуны возвращались на бастионы лишь для кратковременных передышек; здесь же они находили иногда горячую пищу, которая готовилась в городе и приносилась отсюда на бастионы. Целые ночи дежурили затем казаки на самых опасных передовых пунктах, зорко следя за всем, что происходило на передовых позициях неприятеля. По слуху, припавши ухом к земле, они определяли вновь начинавшиеся работы и направление, в каком они велись; а если слуха оказывалось недостаточно, то ухитрялись под покровом ночи пробираться к самому месту работ, наблюдали, как неприятель землю копал, куда он выносил ее, как устанавливал пушки и пр. Таким образом, ни одна батарея не устраивалась у союзников, ни одна траншея не была у них выкопана, ни одно поступательное движение в этом отношении не укрывалось от бдительных пластунов. Ползая на разведки, пластуны, не стесняясь, захватывали с собой все, что плохо лежало у неприятеля. Однажды они взяли в плен передовой неприятельский пост как раз в то время, когда неприятели сидели за горячим супом; пластуны при этом захватили не только весь пост в полном составе, но и два котла супу и потом дома «чужими пирогами своих родителей поминали», т. е. угощали пленников их же собственным супом. Когда в первое время осады Севастополя передовые караулы и редуты союзников не позволяли видеть расположение неприятельских сил и судить о намерениях противников, то пластунам поручено было проникнуть в неприятельский стан. Мелкими партиями пробрались они незамеченными сквозь передовую цепь, затем так же удачно прошли вторую линию более усиленных уже караулов, наконец, обошли даже резервы с артиллерией, и, высмотревши хорошо расположение главных сил неприятеля, их складов, парков, бараков, пехоты, кавалерии и артиллерии, пробрались затем назад совершенно другими путями, потерявши только одного человека, но зато доставивши массу полезных сведений. Когда около того же времени явилась нужда в уничтожении сена, заготовленного севастопольцами, но попавшего в руки неприятеля, то пластуны, по предложению главнокомандующего, взялись сжечь эти запасы сена. В первую же благоприятную ночь, при благоприятном ветре, двадцать казаков под командой урядника Демьяненко переправились через речку Черную и устроили здесь засаду, пославши трех пластунов к сенному складу. Пробравшись ползком между неприятельскими караулами, посланные пластуны проникли внутрь склада и, зажегши таким образом изнутри сено, поползли обратно и затем бросились бежать на глазах французов мимо засады. Французы в свою очередь пустились преследовать беглецов, но едва убегавшие минули засаду, как раздался отсюда дружный залп, ошеломивший французов. Пользуясь этим временным замешательством многочисленного неприятеля, пластуны вовремя успели без всяких потерь отступить, надевши на кусты свои шапки. Между тем, пока горело сено, в французском войске поднялась тревога, выдвинуты были вперед даже резервы и долго затем раздавались ружейные выстрелы по висевшим на кустах шапкам, пока неприятели не разобрали, в чем было дело.

Чтобы судить вообще о характере и особенностях аванпостной пластунской службы при обороне Севастополя, нелишне будет привести следующую сухую выдержку из послужного списка есаула Даниленко, приобревшего во время севастопольской войны громкую известность своими пластунскими действиями.

«Есаул Даниленко был командирован с 3 октября 1854