года к восьмому пешему батальону, находившемуся в городе Севастополе в действующей армии, где с 5 ноября поступил с командою пластунов в распоряжение начальника четвертого отделения оборонительной линии контр-адмирала Истомина; 24 ноября сделал вылазку с десятью пластунами на Сапун-гору, где захватил в плен вооруженных англичан шесть человек; 14 декабря, за усилием команды пластунов 55 штуцерниками, поручен ему передовой пост против хутора Флотского № 42 экипажа и Георгиевского порохового погреба, для воспрепятствования неприятельским работам, которые действиями его команды остановлены, причем в разное время захвачено пластунами в плен англичан и французов четырнадцать человек; 17 декабря там же, при обходе с семнадцатью пластунами, встречена была ими неприятельская партия до ста человек зуавов (колониальные части французской армии, набиравшиеся в основном из туземцев. – Прим. ред.), намеревавшаяся захватить наш секрет, которая была им отбита; за отличную храбрость назначен ему 17 февраля 1855 года главнокомандующим южной армией орден св. Владимира 4 ст. с бантом, каковое назначение Высочайше утверждено; в ночь с 11 на 12 февраля 1855 г., при нападении французских войск на устраиваемый Волынский редут, он с командой пластунов открыл первое движение неприятеля, участвовал в отражении его и ранен в обе руки штыками; за отличие в сем деле Высочайшим приказом 28 мая 1855 года произведен в войсковые старшины, а от их Императорских Высочеств великих князей Николая Николаевича и Михаила Николаевича пожаловано ему сто рублей сереб.; с 7 марта 1855 года, поступив под начальство генерал-лейтенанта Хрулева, он находился с командою пластунов 10 марта в деле с неприятелем при отбитии неприятельских траншей против Камчатского укрепления, и за отличие в сем деле назначена ему главнокомандующим армией золотая шашка с надписью “за храбрость”, каковое назначение Высочайше утверждено; с 10 же марта находился он с командою пластунов и охотников на аванпостах впереди укреплений Малахова Кургана и Камчатского; за труды и отличия назначено ему главнокомандующим армией 150 руб. сер. из экстраординарной суммы, каковое назначение Высочайше утверждено и с тем вместе Всемилостивейше ему пожаловано еще 150 руб. из Государственного Казначейства; с 1 июля приказом генерал-лейтенанта Хрущева по левой половине оборонительной линии он назначен траншей-майором, где с командою пластунов и охотников делал вылазки 6-го июля на Зеленую гору для срытия двух неприятельских ложементов; 21 июля против штурмовой батареи, для уничтожения ближайших неприятельских траншей, причем захватил тридцать железных рогаток (заграждений. – Прим. ред.); 26 июля в стычке с неприятельским секретом взял в плен английского штаб-офицера и одного рядового; 17 августа в вылазке против батареи Прокофьева разорил неприятельскую траншею и забрал шанцовый инструмент; 19 августа сделал вылазку против батареи Жерве; 22 августа имел аванпостную стычку пред третьим отделением оборонительной линии; за отличие назначен ему главнокомандующим орден св. Анны 2-й ст. с мечами, каковое назначение Высочайше утверждено. Во время усиленной бомбардировки, начавшейся с 4-го августа, он постоянно был с командой в назначенном месте и 27-го того же месяца участвовал в отражении штурма от третьего бастиона, а при отступлении от оного войск контужен от разрыва бомбы осколком в правое плечо и камнем в живот; по особому засвидетельствованию начальника 3-го, 4-го и 5-го отделений оборонительной линии города Севастополя генерал-лейтенанта Хрулева, во всех случаях он отличался мужеством, распорядительностью и самоотвержением».

Нужно заметить, что в этот краткий перечень одиннадцатимесячной службы пластунского офицера вошли далеко не все деяния и случаи, выпадавшие на долю пластунов под Севастополем.

Здесь каждый шаг пластуна сопровождался такого рода мелочами, не укладывавшимися обыкновенно в рамки послужных списков, и заурядностями, от которых так и веют присутствие духа, находчивость и самоотвержение. Однажды, в последних числах ноября 1854 года, командир 2-го пластунского батальона Головинский шел в сопровождении казака станицы Екатеринодарской Степана Назаренко по бастионной траншее в город. Заметивши полет бомбы, Головинский мгновенно остановился и нагнулся, прислонившись к траншейной стенке; то же, по приказанию командира, сделал и шедший сзади его Назаренко. Бомба упала на откос траншеи, рядом с Назаренко, и скатилась ему на спину, не разорвавшись, так как фитиль ее еще не догорел. «Она уже на меня взлезла, ваше высокоблагородие», – раздался вдруг за спиной Головинского голос его ординарца с таким спокойным и невозмутимым тоном, которым он как бы спрашивал своего начальника, что же прикажет последний дальше делать с бомбой. Головинский, по его словам, почувствовал, что у него дыхание захватило, и он едва мог проговорить: «Не шевелись». Казак в точности исполнил это приказание командира, не изменил своего положения, не шевелился, не дрогнул пред лежавшей на спине смертью, – а бомба, как бы желая отличить пластунское мужество и присутствие духа, пошевелившись, свалилась со спины на землю и не разорвалась, так как попала фителем в лужу. Назаренко считался самым заурядным, ничем не выдававшимся из ряда других пластунов. Еще более поразительный случай был с другим пластуном – урядником 8-го батальона станицы Пашковской Самсоном Полянским. На одной из ночных вылазок против неприятеля Полянский был ранен штыком в живот и взят французами в плен. Рана в живот производит обыкновенно самые ужасные страдания; при ней не бывает кровотечения и снаружи рана так сильно засасывается, что ее трудно бывает заметить, но зато живот вздувается и при малейшем движении раненый испытывает сильнейшие боли. Несмотря, однако, на такой характер раны, Полянский не захотел идти в госпиталь, да еще «в неприятельский»; он даже не подал вида французам, что ранен и, скрывая это, переносил жестокие страдания без стона и малейшего обнаружения боли, принуждал себя стоять или ходить в такие минуты, когда даже лежать смирно было не по силам. По словам Полянского, он залепливал обыкновенно свою рану мякишем хлеба на счет своего дневного пропитания, стягивал живот башлыком и настолько вообще оправился при этом своеобразном лечении, что впоследствии отбыл шестимесячные крепостные работы в Тулоне. Это уж был героизм не минуты, хотя, разумеется, и не без ложного представления о человечности неприятеля (т. е. пластун мог опасаться, что французы добьют раненого. – Прим. ред.), а может быть, и в силу малорусского пластунского упорства: «не хочу вашей помощи».

Таким образом, и под Севастополем служебная деятельность пластунов отличалась тем же партизанским характером, какой она носила на родной Кубани, в борьбе с черкесскими племенами. Но здесь, в виду сильных и хорошо вооруженных союзников (воевавших против России. – Прим. ред.), пластунская служба была несравненно сложнее и многотруднее, чем на родине; здесь пластуну приходилось проделывать под выстрелами неприятеля и часто буквально-таки под самыми дулами неприятельских пушек и ружей все то, что привык он делать на разведках в черкесских землях при более благоприятных, хорошо знакомых и привычных условиях. И пластун стойко и исправно нес свою